нравилась ей тем, что, хотя, казалось бы, участвовала во всем и всех знала, сама по себе была тихоней и норовила слиться с фоном, затеряться в глубине комнаты. Это действовало как успокоительное, когда вокруг полно экземпляров, которые, усердствуя в поисках собственной индивидуальности, то и дело энергично представляют публике разные ее варианты. Невозмутимой симметрией овального личика, длинными волосами цвета чая с молоком и светлыми серо-карими глазами Джен напоминала собой добродетельную Бет с картинки из “Маленьких женщин” Луизы Мэй Олкотт, книжки, которую Вайолет столько раз перечитывала в детстве. Не то чтобы она когда‐нибудь призналась в том Джен: кому ж охота быть похожей на Бет!

– Цейлонский, лапсанг или половина на половину? – спросила Вайолет, быстро и ловко собирая разномастные и неважно отмытые чашки.

– Э-э-э. Что ж…

– Пополам, Вайолет! – уверенно сказал Макс. – Только так, Эл, честно, лучше способа нет.

Макс, тот с фоном никогда не сливался. Макс превосходно знал, чего хочет, – так хорошо, что, казалось ему, знает, что делается в голове у других. Ей бы настоять на том, чтобы этот Эл выбрал то, что он хочет, не поддался тому, чтобы Макс, как всегда, добился своего, подумала Вайолет, но она промолчала.

Тусклый свет просачивался в грязное окно, слишком бледная луна не в силах была полностью осветить маленькую кухню, но ее серых лучей хватило, чтобы Вайолет сумела наполнить чайник. Правду сказать, ее устраивало, что на этих сборищах у нее есть своя роль, она охотно выполняла распоряжения Макса, пусть даже что‐то внутри сопротивлялось тому факту, что ею распоряжались.

Исполнение того, что Макс сказал ей сделать, изменило ее жизнь. Время, проведенное ею в Шеффилде, протекало бесцветно, пока он, не заметив в ней нечто, не присвоил ее себе.

Да и то даже, что она оказалась в Шеффилде, произошло по воле других людей. Вайолет не могла не отметить, что многие ее соученики, те, что из рабочего класса – их на самом деле было немного, – оказались в университете благодаря своему школьному учителю, благо тот принял их судьбу близко к сердцу. В ее случае таковой оказалась мисс Кеттерик, которую в Абергавенни считали “чудачкой”, потому что она стригла волосы и носила очки в круглой оправе. Именно мисс Кеттерик поставила ей высший балл за эссе “Высокий стиль Вордсворта”. Именно мисс Кеттерик постаралась, чтобы Вайолет пошла в шестой класс, а не устроилась продавщицей в магазин одежды “Уоттс”, и именно мисс Кеттерик оплатила ее билет на поезд до Оксфорда.

– Оксфорд… – одними губами произнесла ее мама, когда Вайолет сообщила ей об этом всего за два дня до собеседования.

На следующий день Ангарад встретила Вайолет у школьных ворот.

– Раз так, нам бы лучше нарядить тебя как положено, – сказала она, направляясь к “Уоттс”, где выбрала для дочери лавандового цвета платьице с пояском. Оказалась, у матери была заначка “на крайний случай”, припрятанная в баночке из‐под меда в глубине кухонного буфета.

Больше Вайолет это платье никогда не надела. Желтые громады колледжа Магдален подавили ее, она съежилась и не знала, как ей ответить, когда девочки приставали: “Что ты кончала?” – как будто они могли знать что‐нибудь про ее школу. И чувствовала себя дурой, когда спрашивали, отчего она не подала документы в колледж Иисуса, он же Уэльский, как будто она могла знать, что этот колледж основан в XVI веке при участии священника из Брекона, из Уэльса! А когда она попыталась прочесть отрывок из “Доктора Фаустуса” под пристальным взором тучного профессора с бакенбардами, строчки перед глазами поплыли, слились и перестали вообще что‐нибудь означать. Но затем пришло еще одно письмо, в котором ей предложили изучать английский и литературу в Шеффилдском университете, и мама так взволновалась от этой возможности “преуспеть”, что у Вайолет рука не поднялась отказаться.

Впрочем, в первый же вечер, когда она попыталась разговориться с другими студентками, обитавшими в том же коридоре общежития Сорби-холлс, мрачного и неприветливого, выяснилось, что страху от них не меньше, чем от собеседования в Оксфорде. Если не больше – такие же всезнайки, только фасонистей. Городские! Она увидела себя их глазами: неприбранная, безвкусно одетая, скучная – и по мере того, как проходили недели, чувствовала, что отстает все сильней, будто пропустила вначале какую‐то тайную вводную лекцию, на которой в точности объяснялось, как это, быть студенткой.

Сам Шеффилд в глухую осеннюю пору наводил грусть, но в сельских полях окрест виделось что‐то родное. Скиснув и впав в хандру, Вайолет садилась в автобус или на поезд и отправлялась в национальный парк Пик-дистрикт с его просторами и дикой красой, медными папоротниками и грязно-лиловым вереском. В такие дни иногда удавалось заснуть без слез.

После рождественских каникул Вайолет вернулась в университет, полная решимости все изменить: 1966 год будет другим. У нее новая семинарская группа; она начнет заново. Переосмыслит себя.

– Что ж, теперь давайте взглянем на Калибана. Есть какие‐нибудь соображения? – осведомился сутулый немолодой преподаватель, доктор Спирпойнт.

Вайолет пока что помалкивала. Но она выскажется; она должна. “Буря” – одна из немногих пьес, которые она в самом деле смотрела, вытащила себя в прошлом семестре на постановку Королевской шекспировской компании. Но всякий раз, как она пыталась заговорить, у нее горло сводило.

Тот студент, что сидел, развалясь и расставив широко ноги, снова взял слово.

– Он Ид – темная, животная сторона человеческой натуры, противовес Ариэлю как чистому Супер-эго.

– Благодарю вас, профессор Фрейд, – пробормотал доктор Спирпойнт. – Калибан безусловно представляет собой классический противовес Ариэлю, это придает пьесе ее структурную устойчивость. Но вряд ли я соглашусь с тем, что оба они входят в состав нашей человеческой сущности. Калибан, по сути, чудовище…

– Разве? Может, с ним чудовищно обошлись?

Доктор Спирпойнт перевел взгляд на Вайолет, вгляделся в нее. Как и все остальные в классе. Она залилась краской, а сердце заколотилось так, словно в грудной клетке кто‐то бил в барабан.

– Продолжайте, пожалуйста… мисс Льюис, не так ли? Я еще не слышал ни одного вашего… разбора.

Вайолет одернула свою бирюзовую тунику. Все деньги, полученные в подарок на Рождество, она потратила на одежду, подкрепила свое переосмысление высокими сапогами и подолами покороче, и теперь была смущена тем, что выставила всем напоказ свои бледные бедра.

– Ну, Калибан прекрасно жил на своем острове – это ведь был его остров! – пока его не поработили. А теперь все так плохо, что счастье у него только в мечтах: “и плачу я о том, что я проснулся”. Он… он как низший класс, забитый до уровня животных, до того, что способен желать только освобождения. И возможности отомстить.

Вайолет подняла глаза и поймала хищный взгляд парня, который наклонился вперед, упершись локтями в колени, и улыбался.

– Эффектная теория, мисс Льюис, – улыбнулся чуть снисходительно доктор Спирпойнт. –