Я продолжала стоять столбом, ясно видя, как чужой муж откровенно любуется мною при жене, прижавшейся к нему. А Гелия — жена по факту, пусть и не одобряемая окружением по причине того, что Надмирный Свет не дал им свыше своего соизволения в Храме, была тут бессильна.

— Никогда ещё ты мне так не нравилась. Твой лоскутный шедевр радует зрение, хотя он и не предназначен для чужих глаз, — лицо её оставалось грустным.

— Костюмчик — блеск! Ты похожа на бабочку, сидящую среди цветов, — радостно поддержал Гелию Рудольф.

Прежде Рудольф никогда не оставался у Гелии. Он прибегал, хватал её, попутно разгоняя её нахлебников, да и то не от жадности, а потому, что они ему не нравились, и увозил Гелию к себе. Поэтому я и чувствовала у неё себя так же, как и дома. Он уже не глядел на меня, ослабив свою магнетическую петлю, чем охватывал очень ощутимо, едва впивался в меня взглядом. Слегка прищурившись, он рассматривал Гелию, обессилено распластанную на его груди. На счастливую жену не похожую, что было бы ожидаемо при такой позе. А сам муж? Взгляд его, невесёлый и какой-то многосложный, завораживал меня тайной их отношений. Он жалел её? Но на меня он опять воззрился весело, совсем иначе, и сказал, — Ну что? Тащи чай!

— Не приучена никому прислуживать! — ответила я, проникаясь негодованием к его распущенному поведению.

Опять поспешила встать Гелия и ушла за загадочным «чаем». Почему я осталась и не пошла с ней? И опять я не знаю.

— Ну что, недотрога? — спросил он, — хочу себе такую же, как ты, чтобы играть нам с тобою в совместно-отрадные игры. А ты хочешь этого?

— Ты ребёнок? Если играешь? — с наигранным презрением задрала я подбородок и встряхнула волосами, понимая, что радоваться такому комплименту не стоило бы, а я… — Я не игрушка, а человек!

— Можно ли считать человеком девочку с мизинчик, родившуюся в бутоне цветка, или она всё-таки человечек? — он бормотал совсем уж невразумительную чушь. — Да ведь и человечек может быть носителем большой человеческой души, — он продолжал меня рассматривать с манящей весёлостью. — Да я шучу. Чего ты? Иди же, садись.

Но я не села. Со стороны, наверное, выглядело странно, неприлично, как мы влипли друг другу в глаза, не отрываясь и не шевелясь. Вошла Гелия, неся лаковый поднос с тремя розовеющими чашечками на нём. Она села рядом с ним, кровать была широкая, — Садись, — Гелия протянула мне чашечку с чем-то горячим и душистым.

— Может, ты найдёшь мне хоть что-нибудь подходящее? — попросила я, не чувствуя себя вправе расхаживать в укороченной юбчонке и лифе дальше.

— Сойдёшь и такой. Не обнажённая же полностью. К тому же ты в родном тебе доме, а не в приличном обществе, где все сплошь неприличные лицемеры. Садись! — она внезапно рассердилась, а я, устав так долго стыдиться, с облегчением села рядом с ней и взяла чашечку.

— Раз уж сразу не ушла, чего теперь-то? Вот же актриса! Всё продумала наперёд, а разыграла из себя чистоту небесную, — Гелия отчего-то воспроизвела интонации Ифисы — любительницы читать девушкам нравоучения, коим не соответствовала сама. Тем самым Гелия дала понять, что не думает так, и это шутка.

Рудольф продолжал валяться сзади, и я чувствовала его всей спиной, будто она у меня голая.

— Гелия, — он залпом выпил свой «чай», — почему твоя подружка такая дикая?

— Тебе в масть. Ты и сам дикий, — ответила Гелия.

— Да я не в обиду ей так сказал. Она не понимает шуток и игры, вот что я имел в виду, — он как будто забыл, что я-то рядом нахожусь!

— Она ещё многого не понимает. Поживёт подольше, поймёт, — Гелия тоже зачем-то говорила обо мне в третьем лице.

— Гелия, это же наш уговор, вернее, тот компромисс, который мы с тобой изобрели. Всего лишь род игры. Чего ты опечалилась-то? Ты остаёшься при своих интересах… не все же такие корыстные, как ты.

Два безумца друг друга стоили! Мне следовало бы немедленно отсюда убираться, чтобы не стать безумцем уже третьим. И желательно бы навсегда забыть сюда дорогу. Невероятные, недопустимые разговоры велись в моём присутствии, а я сидела как тряпичная кукла, которой этот придурок собирался поиграть на досуге! Мне захотелось плеснуть этот самый «чай» в его наглую физиономию, вмиг переставшую меня завораживать. Гелия хотя бы ощущала дискомфорт от происходящего. Она напряглась и ничего не ответила. Я замерла, так и не тронув губами странного напитка, но продолжая держать чашку. То, что они смели говорить обо мне в третьем лице в моём же присутствии, было ни с чем не сообразно. Но сама-то я чего приклеилась задницей к чужой супружеской постели? Даже Элю я превзошла! Она-то не входила в спальню Сэта и не сидела рядом с его женой, которая миловалась бы с ним на её глазах. Если Сэт и не стеснялся, то лишь того, что грубо толкал свою жену на глазах собственного сына в собственном доме. Так Эли при этом рядом не было. А этот ужас происходил не с Элей, а со мной!

Гелия встала и подошла к окну, кутаясь в своё полупрозрачное одеяние, не способное ничего скрыть толком. Да и задачи такой не имелось, поскольку платье являлось домашним.

— Как мы могли дойти до такого? — спросила она. — Как могла взаимная когда-то любовь выродиться во взаимное унижение? Я презираю себя…

— Выходит, у тебя есть к тому повод. А мне не за что себя презирать! И не устраивай тут бездарный спектакль, который никто не оценит. Твои оценщики за пределами этих стен! Ты сама согласилась. Ты будешь отдыхать от меня, а я… — и он схватил меня сзади неожиданно сильно и невероятным движением, будто у меня не было веса, положил на свою грудь. Мощная грудь ощущалась как упругая и твёрдая одновременно. Он хохотал. Моя чашка куда-то отлетела, а я скатилась вниз, ничего не понимая.

Я убежала в большую гостевую комнату, решив, наконец, уйти, оскорблённая, оглушённая, забыв о своём первом остром впечатлении от этого наглеца, ни с чем не сообразного. Гелия выбежала следом.

Странности поведения Гелии

— Он же шутит! Играет. У него такие игры и шутки, что… понимаешь, он другой… как бы сказать? Он не местный.

— Откуда же он? — не поняла я. — С дикой окраины, что ли? Надо признать, что