На что во всей этой истории рассчитывала Эля, и переживала ли она? По виду не думала она ни о чём и ни о ком с тем умственным напряжением, как того требовали обстоятельства. Девушка — цветок под названием летучий пух, она лишь посверкивала своими хорошенькими глазками по сторонам, отслеживая внимание парней, и со старанием училась в Школе Искусств. Обычно откровенная, тут она как воды в рот набрала. И только информационные брызги и вылетали порой из её рта. Она призналась в насилии над собой, но не назвала ничьего имени. Всё является досужим вымыслом соседей и недобрых болтунов из квартала «Крутой Берег». Не стала бы она любезничать с насильником, тем более раздумывать над его сомнительным предложением. Стать заменой отвергнутой жены для ничуть нелюбимого ею мужчины? Такое поведение с нею не увязывалось. Но все с лёгкостью поверили чудовищному навету на беспечную, пожалуй, но искреннюю девушку — мою подружку, почти сестру по нашему взаимному доверию. Поверила бабушка. Поверил Реги-Мон…

Я сразу же поняла замысел Реги-Мона. Для чего он зазывал Элю. Он знал о скором визите отца и хотел устроить скандал в присутствии Эли. Он уже не боялся отца как прежде, будучи военным и при оружии. А военные и за смертоубийство редко отвечали, если находили оправдание своим расправам. Потому их и боялись все. Он жаждал найти повод, чтобы свести с отцом счёты за себя и за мать. И громкий скандал не укрылся бы от ушей соседей, и они, а также Эля как свидетельница, могли стать для него оправданием, если бы он застрелил Сэта. Я с опозданием задрожала от того, что могло бы случиться, но не случилось. В какие переживания мог вогнать свою мать, а Элю в позор на весь квартал, Реги-Мон, сам по себе вспыльчивый и несдержанный, несмотря на своё обаяние, прямодушие и чрезмерную даже открытость ничуть не жестокой души. И я содрогнулась и от своих мыслей, и от порыва сильного ветра, предвещающего близкую бурю.

Знаки грядущих перемен

Бурю, набравшую силу после жаркого и ветреного дня и обрушившуюся в ту ночь на город, я приняла как знамение о том, что произошёл некий тектонический сдвиг в моей судьбе. Но в какую сторону он был? В страшную или меняющую мою жизнь к лучшему? В городе срывало крыши с домов, валило деревья, в некоторых ветхих строениях ветер выдавливал и окна. И только я без особого страха взирала на жуткий вихрь, гнущий деревья в нашем дворе так, что они буквально ложились на землю, а особо старые и толстые выворачивались с корнями и оставались лежать плашмя. Крыша гудела и грохотала от ливневых потоков. Весь подоконник большого окна-эркера был залит водой, проникающей сквозь щели в рамах, и я еле-еле успевала убирать воду с пола в припасённый таз. Вся моя спина взмокла и от усилий, и от той воды, что стекала мне за шиворот с подоконника. Бабушка визжала от ужаса своего последнего, как она думала, часа, и я, бросив затею с уборкой, побежала к ней, как к несмышлёному ребёнку, в её закуток. Я прижимала её к себе и думала только о нём, о Рудольфе. Не знаю, боялась я или стремилась к тому, чтобы мы встретились опять?

Я вышла утром, чтобы дошить Гелии почти готовое платье. Она сама настаивала на его незаменимости для очередного банкета в кругу влиятельных творческих персон сегодня же к вечеру, а я была очень обязательна, исполнительна. Лучезарное небо безмятежно глядело на причинённый городу ущерб. Огромные лужи, затопленные частично дороги, поваленные деревья вместе с поломанными, содранными крышами, делали пешую прогулку нелёгкой. Невозможно было как разуться, так и сохранить обувь и пришлось необратимо испортить их водой и грязью. Я еле ползла, боясь пораниться о стёкла и сучья, но и не подумала вернуться, как будто некая повелительная сила гнала меня вперёд. Улицы заполнили люди. Просто любопытные или те, кого пригнали на уличные работы по наведению порядка. Молодые мужчины и парни кричали мне вслед, что не стоит мне рисковать столь чудесными ножками, они донесут меня на руках, куда мне и надо. И всю жизнь будут носить меня на руках. Я смеялась от радости, вызванной вовсе не их похвалами и лживыми обещаниями. Меня переполняло ожидание обещанного и скорого чуда. Но кто мне его обещал? Да и деньги, полученные за работу, радовали. У меня уже давно не имелось средств, а клянчить у бабушки не хотелось раньше срока, она и так выговаривала, что я транжира. А мне хотелось посидеть в «Доме для лакомок», поесть любимых пирожных, особенно вкусны и разнообразны они были на втором, более дорогом этаже заведения. Не мешало купить и новую ткань на платье. У меня были при себе ключи от жилья Гелии, поскольку она мне доверяла полностью.

Я вошла в её квартиру, полагая, что она ещё спит. Новые алые туфельки выглядели безнадёжно-испорченными. И для чего я так вырядилась, когда уместно было бы обуться в грубую и непромокаемую обувь, какую носили военные и рабочие? Как ни странно, но в нашем бедном быту таковых не имелось, исключая бабушкины бахилы для работы в общинном саду и для её походов по лесам. Никакая сила не могла бы меня заставить выйти в них из дома. Я вымыла ноги в гостевой маленькой умывальной комнате, где долго любовалась на себя в зеркало, из которого как-то особенно ярко и прозрачно сияли мне в самые зрачки мои же собственные глаза. Влажные от пропитанного сыростью уличного воздуха волосы завивались у висков в воздушные и также радостные колечки, а губы расползались в улыбку бессмысленного счастья от переживаемого момента полноты бытия. В это утро я не стала наряжаться, обрядившись в самое простое и будничное платьице. Подол оказался заляпан грязью, как ни старалась я сохранить себя в безупречности. Я замыла его водой, размышляя о том, не стоит ли мне переодеться. Но во что? Одежда Гелии мне абсолютно не подходила по размеру. Так и пошла я в спальную комнату в одной нижней юбке и лифе, несколько переживая по поводу того, что Гелия обязательно раскритикует меня за незатейливую простоту, что я скрывала порой за нарядным фасадом. Но что было делать, если мне не хватало, то денег, то ткани