известно, что он действительный статский советник, со вторым «Станиславом» (по-тогдашнему со звездою), что он числится где-то в службе, что он некогда был столоначальником в Казенной палате, а потом библиотекарем в Публичной библиотеке. Все видели и знали в нем только литератора, но этого только литератора уважали и чтили не менее знатного вельможи. Крылов был принят и взыскан в самом высшем обществе, и все сановники протягивали ему руку не с видом уничижительного снисхождения, а как бы люди, чего-нибудь в нем искавшие, хоть бы маленького отблеска его славы[378].

Рисуя Крылова как нечто невиданное – государственного человека от литературы, – Корф интуитивно приходит к огосударствлению как основанию того исключительного социокультурного статуса, которого баснописец достиг в последнее десятилетие своей жизни. Этот процесс обернулся для своего невольного бенефициара ощутимыми материальными выгодами, нелишними на старости его лет. И он же радикально и беспощадно исказил представления о Крылове как современников, еще при его жизни, так и потомков. В декорациях официозного культа великий поэт с неизбежностью превращается в героя русского консерватизма – дедушку Крылова.

Глава 2

Grossvater. Крыловский юбилей и его контексты

…мы устроим для вас свой особенный праздник, без кровопролития и, следственно, без обеда; но на сем празднике избранные умнейшие звери будут говорить с вами и между собою если не такими стихами, как ваши, то по крайней мере хорошими <…> между тем на хорах из ветвей соловьи, в свою очередь, будут воспевать своего любимого певца, а ослов (и это всего труднее) мы заставим молчать.

Шуточный поздравительный адрес Крылову от зверей и птиц

Пятидесятилетие литературной деятельности Крылова, торжественно отпразднованное в Петербурге 2 февраля 1838 года, – один из самых ярких эпизодов биографии поэта.

Для современников крыловский юбилей стал сенсацией. Благодаря этому он хорошо обеспечен источниками: мы располагаем рядом его описаний, мемуарных свидетельств и иных откликов, а также немалым объемом официальной переписки. Без упоминания этого торжества не обходится ни одна биография баснописца, однако в качестве научной проблемы оно интереса не вызывало – за единственным, до недавнего времени, исключением. Во вступительной статье к двухтомнику Крылова в «Библиотеке поэта», вышедшему в 1935 году, Г. А. Гуковский безошибочно охарактеризовал идеологическую природу этого действа и указал на точки внутреннего напряжения. В его анализе не было и тени традиционного умиления. «Юбилей окончательно превратил Крылова в живую царскую регалию», – жестко резюмировал он. Заметим, что размашистость и газетное ерничество стиля этой статьи оставляют ощущение некоторой нарочитости, а картина чествования «официализированного» Крылова, в котором «писатели обязаны были восторженно участвовать», неявка на которое «расценивалось как стачка и бунт» и вокруг которого «поднялись интриги, пакости, чуть не доносы», не могла не вызывать у внимательного читателя ассоциаций с реалиями 1930‑х годов[379].

Работа Гуковского осталась, в общем, не оцененной по достоинству и после выхода в свет не переиздавалась. Отзвуки ее (но без ссылки) можно заметить лишь во вступительной статье А. М. и М. А. Гординых к сборнику «И. А. Крылов в воспоминаниях современников» (1982), однако и там крыловскому юбилею уделено совсем немного места.

В последние десятилетия в рамках изучения исторической памяти выделилась в самостоятельную тему история юбилейной культуры. Впрочем, интерес ученых обращен в основном на государственные и исторические юбилеи[380], на юбилеи институций[381] и в куда меньшей степени – на юбилеи частные[382]. На сегодняшний день имеется целый ряд работ о юбилеях в России XIX века[383], но, как ни странно, чествование Крылова обойдено вниманием даже в тех из них, где более всего можно было бы этого ожидать[384].

Нам известна единственная статья, целиком посвященная этому событию, однако и она касается только одного из его многочисленных аспектов – книг, которые были частью оформления залы в доме Дворянского собрания[385]. В замечательной работе С. Г. Леонтьевой, М. Л. Лурье и А. А. Сенькиной торжество 2 февраля рассматривается как совокупность обстоятельств, при которых возникло и мгновенно стало популярным прозвище «дедушка Крылов». Исследователи подробно анализируют его семантику, типологию, прагматику, а также сопоставляют с другим широко известным именованием – «дедушка Ленин»[386], но сам юбилей при такой постановке проблемы предсказуемо отодвигается в тень.

Мы, со своей стороны, полагаем, что чествование баснописца не только выявило все механизмы его огосударствления, но и сыграло важную роль в становлении самосознания литературного сообщества в целом и оказалось одной из вех на пути русской литературы к модерности. Уже в последней четверти XIX века юбилей, некогда событие экстраординарное, станет привычным атрибутом литературной жизни, а затем рутинизируется настолько, что сегодня требуется специальное исследовательское усилие, чтобы выявить уникальность первого – крыловского – юбилея. Для этого необходимо не только реконструировать детали самого праздника, но и очертить общую типологию подобных торжеств, проанализировать ближайшую предысторию, особенности организации, идеологический и общественный контексты, резонанс в литературных и более широких кругах и даже отдаленное «эхо» в виде неожиданного «антиюбилея».

1

Предыстория: праздники в честь Багратиона, Голицына, Брюллова, Глинки. – Специфика праздничной культуры Петербурга

К 1830‑м годам русская культура обладала обширной традицией официальных массовых празднеств – церковных, а также приуроченных к династическим событиям и военным победам. Особенно богата ими была жизнь Санкт-Петербурга[387].

Москва, вторая и менее официозная столица, знала примеры иных праздников, связанных с чествованием частных лиц. Весной 1806 года там с необычайной торжественностью принимали генерал-лейтенанта П. И. Багратиона. 3 марта Английским клубом в его честь был дан парадный обед на 350 персон[388]. «Есть у нас Багратионы, / Будут все враги у ног!» – пелось в приветственных куплетах на стихи П. И. Голенищева-Кутузова. Во многих домах устраивались балы и театрализованные представления. Поистине триумфальный прием был оказан Багратиону 7 марта у князя В. А. Хованского, где в отличие от клуба присутствовали дамы. Там также пелись хвалебные стихи, а девицы, «одетые в цвета его [Багратиона. – Е. Л., Н. С.] мундира», поднесли гостю лавровый венок, который он возложил к подножию статуи Суворова[389].

Чествование героя трагических сражений при Шенграбене и Аустерлице стало не только манифестацией патриотических чувств московской аристократии, но и косвенным выражением ее недовольства бесславными для России итогами борьбы с Наполеоном. Праздники прошли в закрытых пространствах клуба и частного дома, но их многолюдность и резонанс[390] давали верховной власти понять, что за внешней лояльностью скрываются такие общественные настроения, с которыми ей следует считаться.

Прошло более четверти века,