Шрифт:
Закладка:
Смерть, разумеется.
Так и должно быть. Опыт насильственной смерти, в котором он был и наблюдателем и участником. Участником в том смысле, что он купил эту конкретную кассету, в некотором роде профинансировал ее. Позволил ей появиться на свет. Он и ему подобные.
Ладно, он делал это тысячу раз.
Но теперь это была та, кого он знал, та, которую он по-всякому трахал всю неделю до самого воскресенья, та, что должна серьезно пострадать, и нужно было об этом задуматься.
Возможно, что он откусил больше, чем смог проглотить.
Ему предстояло это выяснить. С лихвой.
Потому что Громила-3 снова наклонился вперед с камерой, приблизившись, в то время как Громила-2 положил секатор обратно в карман своих засаленных джинсов и схватил ее за обе руки — к сожалению, стоя перед ней, засранец — задрал их ей за голову и прижал запястья к кровати.
Ее попытки сопротивляться были слабыми, наркотик все еще действовал.
До тех пор, пока Громила-1 не наклонился с острым зазубренным ножом и не вырезал крест на ее левой груди, центр которого пришелся на середину соска. Кровь брызнула и потекла по ее боку, когда она кричала и вырывалась всерьез, адреналин взыграл и выбил из нее все успокоительное, так что Громила-3 вышел из-за камеры, схватил ее за ноги и держал их, пока Громила-1 резал правую грудь так же, как и левую.
А потом они стали резать ее все втроем.
Громила-2 обрабатывал секатором ее пальцы на руках и ногах, быстрым движением отхватывая суставы, которые разлетались по всей кровати, Громила-1 находил изобретательные способы расчленять живую плоть зазубренным ножом, а Громила-3 был вынужден держать ту часть тела, которой они занимались в данный момент.
А Говард смотрел, открыв рот и дрожа. Дергался, забыв о виски, прикованный к креслу.
В течение двадцати пяти минут.
До завершающего удара.
В этот момент он встал, крича.
Виски закапало на ковер.
— Блядь! Хуесосы ебучие!
Они решили снять конец фильма с близкого расстояния.
Наконец-то, — подумал Говард, — крупный план.
Он захихикал. Возбуждение, ужас и виски — все сразу. Экстремальный коктейль.
Боже мой, Грета, я буду смотреть, как ты умираешь.
На экране Громила-3 подбежал с подпрыгивающим брюхом к камере и потянул ее вперед, пока она не остановилась всего в трех футах от, в данный момент расплывчатых, залитых кровью простыней и сверкающего красного тела на кровати, которое все еще вдыхало и выдыхало и едва-едва пыталось шевелиться.
Громила-3 сфокусировал камеру.
И Говард понял две вещи одновременно.
Во-первых, это была не Грета.
И, во-вторых, это не убийство.
В данный момент он готов был убить всю эту шайку, отыскать их и изрубить на куски за то, что они заставили его пройти через это.
Не Грета. И не смерть.
Да, девушка была похожа, очень похожа, но все это время они почти не трогали ее лица, не считая порезов на щеках. Нос у нее был не тот, глаза немного не те, скулы слишком выдавались, и теперь, когда он думал об этом, теперь, когда чары рассеялись, он понял, что был глуп, когда решил, что это может быть Грета, потому что Грете было столько же лет, сколько и ему или чуть меньше, а этой девушке было едва больше двадцати — возраст, в котором Грета была тогда и осталась в его воображении.
Он чувствовал себя полным идиотом.
Будь он проклят, раз не узнал устройство из латекса.
Оно было хорошим. Очень хорошим. Достойным Тома Савини[11]. Вероятно, дорогостоящее и сделанное по последнему слову техники. Но неподвижная камера крупным планом — чертовски беспощадная штука, и можно было увидеть, где заканчивается живая плоть, а где начинаются спецэффекты, так четко, как будто на них были указатели.
Поэтому, когда нож вспорол ей живот и рука скользнула в то, что должно было быть грудью Греты, и вытащила то, что должно было быть бьющимся сердцем Греты, но не было ни сердцем Греты, ни чьим-либо еще, ни даже Гретой, Говард вскочил на ноги.
Ругающийся. Безумный. Подавленный и разочарованный до чертиков.
И опять обманутый.
* * *
Неделю спустя он подумал, что это все равно отличный фильм, отметил его и добавил в свою коллекцию.
Месяц спустя он увидел ее.
Действительно ее.
Она шла по Центральному парку в полуквартале от его квартиры, как раз когда он выходил, и смотрела прямо на него без малейшего признака узнавания, и он едва не налетел на швейцара в форме, вызывающего такси. Потому что Грета, которую он помнил, почти Грета из фильма, была, конечно, привлекательной женщиной, но эта Грета, эта более взрослая, изящная Грета с идеальными ногами и в шелковом пиджаке от Армани, была просто потрясающей.
Что, черт возьми, с ней случилось?
Он едва смог выговорить ее имя.
— Грета?
— Боже мой. Говард.
И ее улыбка — это все, что ему было нужно, чтобы пригласить ее на ужин.
Чудесным образом она согласилась.
За уткой с трюфельным соусом в ресторане "Cafe Luxemborg" в Верхнем Вест-Сайде он ничего не рассказал ей об очень странном фильме, который недавно посмотрел, а говорил обо всем, что касается инвестирования — о том, как приятно выигрывать по-крупному, когда сделаешь удачный выбор, и о том, как он приглушает свою ярость из-за случайных неизбежных поражений. Он рассказывал ей истории. О том, как в свое время нажился на "Apple" и "Nintendo" и бросил "Exxon" в нужный момент.
А чем она занималась все это время?
Ну, с кино у нее ничего не вышло. Об этом он и так догадался. Пару лет болталась по Лос-Анджелесу, а потом занялась недвижимостью. По ее словам, у нее были и другие интересы. И, судя по всему, дела у нее шли неплохо.
И нет, она не замужем.
И не помолвлена.
У нее даже не было парня. По крайней мере, такого, о котором можно было рассказать.
И он не мог не задаться вопросом, продолжает ли она заниматься в спальне такими же грубыми вещами, как в прежние времена. От одной мысли об этом у него потекли слюнки гораздо сильнее, чем от утки, а утка была очень хороша.
И, похоже, он собирался это выяснить.
Он чувствовал, что она все еще находила его привлекательным. Язык ее тела, то, как
