Друиды верили, что омела, если приготовить из нее волшебный напиток, могла исцелять от любого яда. Паразитируя на могучем дубе и выживая за счет него, она была еще и ядовита для человека.

За счёт собственной ядовитости волшебный напиток из неё обладал защитными свойствами при любом отравлении. Друиды называли омелу «всеисцеляющая». Поэтому истинного друида отравить было крайне трудно, если вообще возможно.

Предыдущий экзарх умер внезапно, хотя ничего не предвещало ему скорого окончания жизненного пути. Здоровье и самочувствие у него были прекрасными, а планы на будущее — грандиозными. К тому же, по-видимому, он считал, что без него всё просто развалится и исчезнет.

Однако баронесса Мюррей считала по-своему, а медлить она никогда не умела и не считала нужным придерживаться каких-либо ограничений. В результате сеньор Джельсомино скоропостижно скончался вопреки всем своим планам и замечательно бодрому самочувствию. Наверное, он всё же не был настоящим друидом.

Так маленький Хрольви Улиссон стал преемником большого сеньора Джельсомино. Но сегодня внутренний голос подсказывал, что и его время уже пришло. Медлить было больше нельзя. Иначе в монастыре вскоре вновь мог появиться молодой настоятель. Также, Люди Дуба могли бы познакомиться с новым, молодым и красивым экзархом.

Кого Агата выбрала на эту роль в этот раз, он не знал, но, кажется, для неё это было не столь уж принципиально. Видимо, Хуго был главным кандидатом на его место и в монастыре, и в постели. Но тут уже ничего не поделаешь, сейчас Хуго лежит в канаве кишками наружу. Сегодня Провидение было на его стороне! А ведь он даже не догадывался обо всём этом ещё вчера.

Монастырь беспробудно спал мертвым сном. Ничего не нарушало тишины и спокойствия, воцарившихся здесь незадолго до восхода дневного светила. Полное одиночество навевало то приятное состояние, при котором всегда возникали дорогие его сердцу видения.

Они появлялись в голове словно черно-белые рисунки на пергаментных листах старого фолианта телячьей кожи. Именно такой, толщиной с лодыжку толстого монаха, и прятала у себя в будуаре леди Агата. Но не всё виделось настоятелю в черно-белых тонах.

Сны, которые приходили к аббату почти каждую ночь, были исключительно яркими и цветными. Красочные, объемные, удивительно реальные, но почему-то всегда немые. Персонажи, появляющиеся в его снах, бегали, прыгали, нападали и защищались, но не произносили ни единого слова. Причем ни родители, ни его сестра в эти сны не заглядывали. Так было всё время, сколько он себя помнил. С того самого момента, когда их дом сгорел, а сестры и родителей у него не стало. И по сию пору, ничего собственно не поменялось.

«Индивидуальные причуды подсознания данного конкретного субъекта или сбой заложенной туда информационной психоматрицы» — это говорила ему Агата, положив прохладную ладонь на разгоряченный лоб и пышущее внутренним жаром лицо.

Для него же эта фраза абсолютно ничего не значила. Смысл слов не доходил до него. Абракадабра! Набор звуков, не поддающийся пониманию нормального человека!

А вот почему всё происходит именно так — никакого ответа у нее не было. Ну да, он особо и не настаивал, впрочем, как и всегда. На тот момент его всё устраивало и без каких-либо разъяснений. Наверное, он всё же любил эту женщину. Или это ему лишь казалось?

Память легко перелистывала самые запоминающиеся страницы из всего того, что накопилось в её закромах более чем за столетие. Перед внутренним взором мелькали события, с которых всё и начиналось тут, в забегаловке, на окраинах старого Руана.

Страдания, жизнь, борьба, в которой он выживал уже больше века и, признаться, порядком устал. Для большинства здешних обитателей эта жизнь оставалась тайною за семью печатями. Лишь очень небольшая часть посвященных знали о них всю правду.

Вернее, думали, что они знают правду. То, кем на самом деле являются настоятель и его постоянная спутница — красавица Агата, не знал никто. Все эти сподвижники и соратники по большому счету были для нее только пешками. Эти пешки, не рассуждая, втемную, исполняли волю и желания могущественной баронессы. Но, как обычно бывает с пешками, они были нужны ей только до определенной поры. Пешками жертвуют в первую очередь, чтобы сохранить крупные фигуры или улучшить свое положение на доске.

Все остальное окружение наивно считало, что баронесса Агата — молодая любовница стареющего сластолюбца, управляющего богатым монастырем. Куртизанка, промотавшая собственные земли и состояние. Та, которая, пользуясь телом, молодостью и красотой, вьет из стареющего ловеласа веревки. Но и это было правдой только отчасти. Ей не нужно было даже просить чего-либо из того, что она задумывала или желала приобрести для себя единственной и любимой. Надо заметить, что он никогда не жалел для нее ни золота, ни драгоценных камней. Это же касалось вещей или нарядов, которые можно было купить за деньги. Причем сумма значения не имела. Ему даже нравилось потакать прихотям и капризам этой своенравной и непредсказуемой в своих желаниях женщины.

Лучшие кони Европы — пожалуйста! Настоящие рыцарские иноходцы и дестриэры, стоящие баснословных денег, стояли у нее под седлом. Перстни, цепочки, ожерелья — ради бога! Сапфиры, рубины и изумруды, достойные эмиров Альгамбры или халифов Багдада, украшали белую шею и аккуратные, но такие цепкие пальчики.

Даже сейчас ей вряд ли можно было дать больше двадцати девяти — тридцати лет от роду. А ведь она была много старше его уже тогда, когда они только что познакомились. Река времени текла слишком быстро, а ее течение было таким стремительным, что их уносило вперед, не давая времени осмыслить все произошедшее и оглянуться назад.

Но, видимо, настало его время собирать те камни, которые они разбрасывали, не думая и не оглядываясь. Он уже давно понял, что размышлять и соображать мужчина начинает ближе к пятидесяти годам. Кто-то пораньше, кто-то позже, а кто-то не начинает вообще. Всё относительно. Но пятьдесят лет — возраст перелома в сознании, а он прошел его, даже не задумавшись. Почему?

Наверное,