Он был против комбинации, где Раевского планировалось использовать втемную. Да, в случае успеха они избавлялись от соглядатая Совета при посольстве, дискредитировали одного из лидеров оппозиции и привязывали к себе Раевского. Но тяжелый камень в груди давил, ворочался, не давая покоя. Плохая идея! Очень плохая! А тут еще женщины влезли не к месту со своими интригами. На возмущение Олега отец только посмеялся, сказав, что пришла пора выбираться из детских штанишек и учиться решать нетривиальные задачи. Учиться можно и нужно. Но зачем создавать проблемы на ровном месте? Нельзя было дождаться их возвращения из степи, и уже потом воплощать матримониальные идеи в жизнь?

Все с самого начала пошло не так. Сначала довольно смешная, по мнению княжича, ситуация с охотящимися за Раевским девушками вышла из-под контроля — Федор очень остро принял появление княжон, баронессы и боярыни. А потом неожиданно появился Чалый. Еще утром его не было в Або. Командир гвардии Угрюмова должен был быть на полигоне и тренировать своих бойцов перед походом. Но, видимо, по вызову хозяина спешно явился. А так как он входил в состав экипажа, не допускать его на прием не было никаких оснований.

То, как прошел поединок, заставило Олега облегченно выдохнуть. Раевский буквально размазал Чалого, не оставив тому ни шанса. Но так хотелось высказать Федору все, что он о нем думает. Зачем было играть с таким сильным бойцом, доведя дело до ранений. Ведь любому, хоть чуть-чуть разбирающемуся в благородном искусстве боя белым оружием, было понятно — Раевский превосходит своего соперника во всем. И это тоже было не понятно. Для того чтобы так владеть клинком, нужно время и хорошие учителя. А ни того, ни другого, вроде как, у парня быть не должно. Но он показал мастерство совсем другого уровня. Лодброк мог поклясться, что так никто в мире не фехтует. А он в этом разбирался, не зря его тренировали лучшие мастера разных стилей и школ, каких только смог заполучить для него отец. Позиции и связки знакомые, но какие-то не такие. Не правильные. Но, демоны разорви, до чего же эффективные! Надо будет уговорить Федора дать ему несколько уроков. Время позаниматься и в пути и в степи будет.

Раевский, оправдывая данные ему молвой прозвища, хладнокровно и кроваво закончил бой, вспоров противнику живот и перерезав горло. Тут же, обрывая ленты с вечерних платьев, к нему кинулись младшая княжна Бежецкая и боярыня Белозерская. Сердце Олега кольнуло завистью. Вряд ли кто-нибудь из дам бросился вот так же к нему на помощь. Вернее бросились бы многие. Но не по велению сердца, а с целью приблизиться к великокняжескому роду, получить монаршую благодарность и через это возвыситься над другими. А если повезет — запрыгнуть в постель к Наследнику. Да он помолвлен с принцессой франков. Ну и что⁈ Есть еще два вакантных места младших жен, в крайнем случае, наложниц. Ведь даже наложница Великого князя — большой козырь в раскладах влияния родов.

Не обращая внимания на суетящихся вокруг него красавиц, Раевский повернулся к Олегу:

— Олег Ингварович, Судиша Юрьевич, к сожалению, вынужден покинуть этот замечательный прием. Случился небольшой конфуз с одеждой. А тут дамы, — на его губах заиграла холодная, нагоняющая жуть улыбка. Он оглядел обсуждающих поединок аристократов и от этого взгляда гордые представители лучших родов Великого Княжества попятились, словно увидели перед собой монстра из глубин Заброшенных земель. Федор галантно поклонился Зоряне с Дарьей: — Сударыни, благодарю вас. Дальше я сам.

Девушки, обиженно надув губки и вздернув носики, отступили. Олег ждал, что несдержанная Белозерская вспыхнет и выльет на хама свое презрение, остро и беспощадно, как она умеет. Но, к удивлению всех присутствующих, Дарья Никитична сдержалась. Более того, уже через мгновение на ее лице ни в коей мере не осталось обиды, а лишь участие и покорность. Зоряна справилась с собой чуть хуже, юность и отсутствие опыта интриг сказываются, но и она сумела совладать с эмоциями. На лице младшей Бежецкой заиграла присущая ей добрая улыбка. Поразительно! И ладно Зоряна! Но Дарья! Еще одна гривна в копилку странностей этого парня, которых набралось не счесть. Это еще хорошо, что профессор Юнг не пришел на прием, с головой погрузившись в расшифровки расчетов Раевского. Иначе и он бы не отлипал от Федора с требованием бросить всё и иди в науку. И что интересно, ученый в поползновениях заполучить в свои ряды парня, был ближе всех к успеху.

Увлекшись своими мыслями, Олег не заметил, как из-за спин толпящихся вокруг них аристократов стремительным шагом выскочил Угрюмов. Бледное лицо боярина искажено ненавистью, на зубы оскалены в безумной ярости. Никто ничего не успел понять, а в грудь расслабившемуся после боя Федору уже летит твердая умелая рука старого воина с зажатым в ней кинжалом. Этот удар смертелен, среагировать на него просто невозможно. Только вдруг в зале наступила вязкая тишина, наполненная черным, всепоглощающим потусторонним, буквально физически осязаемым ужасом. Олегу захотелось убежать, спрятаться, забиться в самый дальний уголок дворца и затаиться там, чтобы, не дай Боги, хозяин ужаса его не нашел. Иначе может случиться что-то настолько страшное, что разум отказывается понимать. Судя по мертвенно бледным лицам людей, они чувствовали то же самое. Несколько дам, закатив глаза, с едва пробивающимся сквозь ватную пелену шорохом платьев в обмороке завалились на пол. Но никто не кинулся им помогать. Все замерли, не в силах пошевелиться.

Тишину разорвал стук упавшего на пол кинжала. А следом на паркет прахом осыпалось тело Угрюмова. Олег готов был поклясться, что рядом с Раевским стоит, и с таким же насмешливым прищуром, как у парня, оглядывает испуганных людей сама Хель. Холодная и прекрасная, словно ледяная статуя, сверкающая в лучах зимнего солнца. Молодой Лодброк склонил голову перед богиней, наплевав на то, что о нем могут подумать приближенные и видят ли они ее так же, как он. Хель о чем-то перекинулась несколькими фразами с Федором и растаяла в воздухе. Наследник почувствовал на своей щеке холодное и нежное прикосновение:

— Какой милый мальчик, — послышался чарующий голос, — Я за тобой присмотрю, посвященный мне, — в ушах колокольчиками зазвенел переливчатый смех. И тут же в помещение стали