Тут кто угодно потерял бы уверенность в себе и хорошее расположение духа.

И в ближайшее время я ничего взамен не обрету, я думаю.

Потому что, конечно же, то, что у меня в перспективе есть возможность получить наследство, это хорошо. Понятно, что с этим множество трудностей, потому что банк в Цюрихе вряд ли на слово поверит в мою родословную. Придется подтверждать, в архивах документы собирать… Сейчас это, в принципе, не составляет особых проблем, не железный занавес у нас, слава Богу.

Если б еще за мной не охотились из-за этого ключа.

И если б еще Кирилл…

Моя головная боль, постоянная.

Все это время старательно откладываемая на задний план, потому что решения не было. Розгин обещал, конечно, но когда? И как? И вообще, возможно ли это?

А вдруг удастся обменять Кирилла на наследство?

Эта мысль поразила своей новизной.

Это же выход!

Мне не нужны эти драгоценности! Зачем они мне такой ценой?

А вот выторговать на них жизнь Кирилла…

Купить его у сектантов…

Потому что не мог, ну вот просто не мог он по своей воле! Точно опоили! Или обкололи! Или загипнотизировали!

А , значит, возможно все развернуть назад!

Я повернулась к Розгину, чтоб поделиться этой свежей мыслью. Ведь, если они согласятся, то я смогу спокойно собирать доказательства своей принадлежности к династии Головиных!

И не надо будет партизанскими тропами…

Розгин , не глядя на меня, оторвал руку от руля и положил мне на бедро. Очень по-собственнически.

Одновременно предупреждая и показывая, кто тут главный.

- Не сейчас, Княгиня. Не сейчас.

Я переводила взгляд с его жестокого лица на крупную тяжелую ладонь на моей ноге.

И молчала.

Понимая, что да. Сейчас не время. Потом, когда выясним про Варвару Петровну.

Наверняка с ней все хорошо. Просто… Просто уехала на пленэр, забыла включить телефон…

Времени мало прошло, всего двое суток. Так что…

Мы ехали в город, и мне ужасно хотелось, чтоб все самое страшное уже было позади.

Чтоб мы, при помощи полученной новой информации о моем наследстве смогли освободить Кирилла, и, если не вернуть наше состояние, то хотя бы уехать куда-нибудь вместе с братом.

В конце концов, мы с ним оба молодые, здоровые. Сможем начать все с нуля на новом месте.

Конечно, денег, что отец всю жизнь зарабатывал, ужасно жаль. Конечно, может, это и несправедливо по отношению к другим обманутым сектой людям. Но я не супервумен, и никогда не собиралась бороться за справедливость для других. Я всего лишь хотела спасти своего единственного близкого человека. И все.

Примерно через полчаса езды на мой телефон пришел звонок с незнакомого номера.

Розгин ответил.

Выслушал молча. Отключил телефон. Сжал челюсти так, что они побелели. И лицо словно выцвело. А потом он несколько раз ударил по рулю обеими ладонями с такой силой, что машина опасно вильнула. Я с ужасом смотрела на изменения в его состоянии, цеплялась за ремень безопасности и молчала.

Мы мчали по трассе, опять под сто сорок километров, и Розгин явно был не в себе.

Никакие разговоры и вопросы сейчас были неуместны, я это прекрасно понимала.

Случилось что-то из ряда вон, раз его так завело, что-то…

О Боже! Что-то с Варварой Петровной???

Розгин выровнял машину и нажал на газ.

Патриот пошел на ста шестидесяти, мы въезжали в город.

Когда с визгом затормозили возле городской клинической, я поняла, что догадки верны.

Розгин выскочил из машины и пошел вперёд.

Неотвратимо, как машина.

Я за ним еле успевала, не думая его останавливать или спрашивать о чем-то. Бесполезно. Не ответит.

Эта его дикая реакция, утроенная моими ужасными догадками, буквально сбивала с ног. И я упала бы, если б могла.

Но сейчас моим единственным ориентиром была широкая спина неумолимо двигающегося по коридору Розгина.

Надо было идти за ним. Необходимо.

И я шла.

Макс шагал по коридору, явно зная, куда, в какую сторону, медсестры и врачи отлетали с дороги, даже не рискуя подходить и останавливать, встретившийся на пути в охраняемую палату полицейский был отброшен в стену, его пистолет отправился в урну, а Розгин даже не притормозил. Машина для убийств какая-то!

Я мышкой стелилась за ним, стараясь быть как можно незаметнее.

На самом деле, все, что происходило по дороге к цели, отпечатывалось в мозгах, как нечто незначительное, второстепенное.

Я не спрашивала, не останавливала Макса.

Потому что, хоть и сопротивлялась сама себе до последнего, но уже все понимала. Уже все осознавала.

Варвара Петровна, удивительно маленькая для большой белой больничной кровати, была в сознании.

Врач, который как раз находился у ее койки, а еще какой-то пожилой человек с бумагами, посмотрели на Розгина с удивлением и страхом.

Она – без.

Улыбнуться не смогла, но глаза ее, невероятно глубокие, невозможно искренние, зажглись радостью.

- Тетя Варя…

Он неожиданно захрипел, сделал еще пару шагов и упал к ее кровати на колени, словно все силы потратил, чтоб дойти сюда.

Взял ее ладонь, погладил.

Она не могла ничего сказать, но смотрела.

Я шагнула ближе, попав в поле ее зрения. Но буквально на секунду.

А затем взгляд ушел опять на Макса.

- Теть Варь…

Розгин говорил шепотом, еле слышным, настолько нежным, что у меня сердце буквально останавливалось.

- С ней нельзя разговаривать, - врач, видно, вычленив меня, как более адекватную, обратился негромко, но настойчиво, - я уже объяснял это следователю…

- Она… С ней все будет в порядке?

Я смотрела на сгорбленную спину Розгина у кровати Варвары Петровны, на то, как он аккуратно целует ей пальцы, и плакала.

- Нет. Травмы, не совместимые… Удивительно, что продержалась так долго…

Он тоже смотрел на Розгина.

- Словно ждала… Это сын?

Я лишь кивнуть смогла. Наверняка, она считает его сыном. Уж он-то точно именно так и думает.

Тут Варвара Петровна закрыла глаза и этим словно отпустила Розгина, потому что он бережно положил ее сухую ладонь на кровать и резко встал, разворачиваясь к нам.

И мне в этот момент от его взгляда дикого стало не по себе. Не представляю даже, каково было врачу.