разделилась по вопросу о том, считать ли его заблуждающимся другом или уже врагом. Томский все еще был в дружеских отношениях с Орджоникидзе, Куйбышевым и Кировым, чья критика в отношении него была особенно добродушной и почти шутливой по тону, но не с Молотовым и Кагановичем[229]. Вскоре на заседании ЦК Ворошилов говорил о своей дружбе с Томским в прошедшем времени – он, похоже, чувствовал, что дело Томского и Рыкова было безнадежно. Однако он был гораздо более оптимистичен в отношении Бухарина, заявив, что в последнее время тот делал «хорошую честную работу», и он даже надеялся, что заблудший Смирнов в конечном итоге вернется в стадо[230].

Рудзутак громогласно одобрил руководство Сталина на январском (1933) пленуме. «Мы, члены ЦК, голосуем за Сталина, потому что он наш», – сказал он. «Вы не найдете ни одного случая, когда Сталин не был в первых рядах во время самой активной, самой ожесточенной битвы за социализм и против классового врага. Вы не найдете ни одного случая, когда товарищ Сталин колебался или отступал. Вот почему мы с ним. Да, он энергично отрубает то, что прогнило… Он является лидером самой революционной, самой боевой партии в мире… И он не был бы лидером партии, если бы не знал, как отрубить и ликвидировать то, что нужно ликвидировать»[231]. Еще более красноречиво высказался Ворошилов, который высоко оценил великодушие Сталина, о чем свидетельствует его личная забота о здоровье Рудзутака. Странным в комплиментах Ворошилова было то, что все это было написано в частном письме к Енукидзе и в таких продуманных выражениях, что возникает вопрос, действительно ли он обращался к Енукидзе или (через перлюстрацию ОГПУ) к Сталину. Как позже сокрушалась его жена, команда прекрасно проводила время вместе, пока жизнь в партии не стала более сложной, и их взаимоотношения тоже. Письмо Ворошилова косвенно показывает изменение в отношениях в команде, в то время как Сталин пытался делать вид, что ничего не замечает. «Замечательный человек, наш Коба, – заверял Ворошилов Енукидзе, еще более старого друга Сталина, чем он сам, которому не нужно было рассказывать о достоинствах Сталина. – Просто непостижимо, как он может сочетать в себе и великий ум пролетарского стратега, и такую же волю государственного и революционного деятеля, и душу совсем обыкновенного, простого, доброго товарища, помнящего всякую мелочь, обо всем заботящегося, что касается людей, которых он знает, любит, ценит. Хорошо, что у нас есть Коба!»[232]

Глава 4

Команда на публике

XVII съезд партии, получивший название «съезд победителей», открылся в Москве в конце января 1934 года. Атмосферу съезда можно описать как «уверенная солидарность» – Сталин, которого с восторгом приветствовали делегаты, и остальная часть команды были все время на виду, иногда обмениваясь шутливыми дружескими репликами. Им было важно передать ощущение торжества как местной общественности, так и наблюдателям за пределами Советского Союза, к чьей реакции, в зависимости от обстоятельств, враждебной или сочувственной, Сталин был особенно чувствителен. Сталин выступил с политическим докладом от имени Центрального комитета. Это было государственное выступление, в котором рост советской промышленной мощи в рамках первой пятилетки противопоставлялся депрессии в остальном мире[233]. Молотов, Куйбышев, Каганович и Рудзутак также выступили с докладами. Калинин тоже там был и иногда вставлял реплики как человек из народа. Микоян, Андреев, Ворошилов, Орджоникидзе и Киров присоединились к обсуждению доклада Сталина с точки зрения их ведомств (снабжения, транспорта, обороны, тяжелой промышленности и дел Ленинграда), как от них и ожидалось. Некоторые будущие члены команды делали то же самое: Берия участвовал в обсуждении вопросов по Грузии, Хрущев – по Москве, а Жданов – по Горькому (бывший Нижний Новгород, недавно переименованный в честь писателя Максима Горького)[234]. Никакие препирательства между фракциями не омрачали спокойствие. Как и положено на съезде победителей, произошло примирение со старыми оппонентами: Зиновьев и Каменев, недавно вернувшиеся в партию, хотя и не на высокие должности, выступили в качестве раскаявшихся и уверовавших в сталинскую программу, то же самое сделали и бывшие правые. Даже Бухарину разрешили вернуться, и, помимо одобрения сталинского руководства, он выступил с анализом международного положения[235].

У них действительно было что праздновать. Возможно, лучшее, что можно было честно заявить о коллективизации, это то, что они ее провели и теперь, когда голод закончился, появилась надежда, что настроение и производительность в колхозах улучшатся. А что касается тяжелой промышленности, то по всему Советскому Союзу появились новые сталелитейные и тракторные заводы, доменные печи и электростанции. Символом этих достижений стал гигантский металлургический комплекс в Магнитогорске, «социалистическом городе», который возник из ниоткуда в уральской степи. Несмотря на весь этот праздничный дух, никто не мог забыть, насколько тяжелой была битва за коллективизацию и индустриализацию. Свидетельством тому был тот факт, что этот общесоюзный съезд партии так долго откладывали, он прошел почти через четыре года после предыдущего. Несмотря на щедрую публичную похвалу смелого и мудрого руководства Сталина, расходы на последние четыре года внутренней войны были настолько высоки, что у некоторых делегатов, хотя их тщательно отбирали, несомненно, были возражения.

На выборах нового Центрального комитета под конец съезда было некоторое количество голосов против Сталина, и, похоже, некоторые из этих диссидентских бюллетеней Каганович приказал выбросить. Количество голосов против было невелико[236], и в этом не было ничего особенно примечательного: даже против лидеров партии часто голосовали, и, по словам Кагановича, который, как партийный секретарь, отвечающий за организацию, должен был это знать, голоса им обычно добавляли, чтобы члены команды выглядели более популярными, чем они были на самом деле[237]. Но этот конкретный случай вызвал большой интерес, поскольку он связан с историей – неподтвержденной, но прочно встроенной в советский миф, – о том, что в кулуарах съезда был предпринят шаг, чтобы снять Сталина с должности генерального секретаря и поставить на его место Кирова.

Из множества противоречивых показаний и путаных воспоминаний кажется, что в кулуарах действительно высказывались некоторые критические мнения о сталинском руководстве, хотя они, возможно, были изначально инициированы самим Сталиным, который захотел провести опрос среди делегаций. Конечно, было намерение перевести Кирова из Ленинграда в Москву в качестве партийного секретаря, но первоначально это предложил Сталин, а Киров решительно сопротивлялся, поскольку теперь он был так же полон желания остаться в Ленинграде, как раньше хотел остаться в Баку. Орджоникидзе поддержал Кирова, заявив, что его присутствие в Ленинграде, одном из индустриальных центров страны, по-прежнему необходимо для успеха индустриализации. Это привело к компромиссному решению