джигитов показал куда.

Подъехали ко входу в пещеру. Человек двадцать вооруженных джигитов поднялись приветствовать Алмамбета.

Алмамбет спешился. Решительно подошел к темному отверстию входа. Кто-то из-за его спины сказал:

— Бек, он прибыл…

Алмамбет вошел, поздоровался. В глубине пещеры сидел на прикрытой подстилкой охапке травы какой-то человек в мерлушковой шапке, в старом чапане. Сидел он, скрестив ноги, угрюмо опустив голову, и похож был, как показалось Алмамбету, на странствующего торговца. Нехотя и негромко поздоровался он в ответ; Алмамбет по голосу не признал его, а разглядеть в темноте как следует не мог.

— Мусулманкула нету? — спросил Алмамбет.

Никто ему не ответил, но все повернулись к сидящему, а тот, не поднимая головы, не глядя, сказал:

— Не узнаешь?

Алмамбет вздрогнул:

— Ты?!

Пожав Мусулманкулу руку, сел Алмамбет наземь, и в пещере сразу стало светло: стоя, горец своими широченными плечами загораживал вход, не пропуская в пещеру дневной свет. Теперь Алмамбет ясно видел лицо Мусулманкула, осунувшееся и горестное, с горящими, беспокойными глазами.

Не зная, с чего начать разговор, сидели они оба как в воду опущенные.

— Вот мы и прибыли в ваш аил, Алмамбет-аке! — сказал наконец Мусулманкул и с трудом выдавил на лице улыбку.

Алмамбет откликнулся:

— Ничего, братец, что ж… вот и ладно, что приехал… Земля тебе знакомая, люди тоже.

Мусулманкулу в словах его послышалась насмешка, она больно кольнула сердце. Он-то надеялся, что молочный брат посочувствует, приободрит: "Ничего, мол, поглядим еще! Куда только не ступало копыто киргизского коня, где только не сверкали киргизские мечи! Не угнаться за нами сартам в их черных халатах!" Мусулманкул обиженно замолк, а Алмамбету и без того слова не шли на язык. Неуклюже поднялся он со своего места.

— Ладно… пойду я…

Глаза у Мусулманкула чуть на лоб не выскочили. Во времена своего могущества он при такой оказии тотчас велел бы кликнуть палача, но теперь не тут-то было! Теперь он только и мог, что буркнуть, закусив с досады губу:

— Сам себе бий сам собой и распоряжается!

Сморщился, прилег наземь и пустил вслед выходящему из пещеры Алмамбету грубое ругательство, но тот и не слыхал.

Алмамбет вернулся домой. Долго сидел, ссутулив широкую спину. Думал. Что делать, он не знал. В конце концов велел позвать своего весьма сообразительного родственника Абиля.

Назавтра с утра явился Абиль вместе с Бекназаром — еще совсем юнцом. Абилю уже близилось к сорока; он утратил молодую подвижность и стройность, раздался вширь, отпустил бороду и усы. В юрту вошел степенно, не спеша уселся, расспросил хозяина о здоровье, о том о сем и только после этого обратился к Алмамбету со словами:

— Дядя, вы не слыхали, что аталык прибыл в наши края? Что он бежал из Коканда?

Алмамбет ответил угрюмо:

— Явился. Я потому и велел тебя позвать…

У Абиля загорелись глаза.

— Где он?

— В Ойнок-Таше… Что нам делать?

— Вы у него были?

Алмамбет кивнул.

— Говорили с ним?

— О чем мне с ним разговаривать?

Абиль досадливо хлопнул себя ладонью по ноге.

Они с Алмамбетом двоюродные братья. Наградил бог Алмамбета силой, что у верблюда, да только сила эта ему вроде и ни к чему. Правда, унес он когда-то огромный валун с горного склона на обочину дороги у Курпильдек-сая, — освободил место для пашни. Кроме Алмамбета никто не в силах даже сдвинуть этот валун, аксакал гордится своим поступком, как самым важным делом, и при удобном случае не преминет о том сказать. Властолюбием Алмамбет и смолоду не отличался, а теперь, когда уж стал пожилым, довольствуется той необременительной властью, какую имеет на пирах чарабаши — "начальник блюда", распределяющий мясо между гостями. Абиль совсем не такой, он настоящий бий. Похоронив аталыка Юсупа в Джар-Мазаре, Абиль собрал свою дружину и ушел вместе с нею из орды. Он сумел потом поднять кочевников, чтобы отомстить за Юсупа и продолжать самому его дело, но ничего путного из этого не вышло: датхой назначили Коджомурата, в Наманган послали беком Кедейбая, а войско кочевников распалось. Абиль знал, что Мусулманкул, им названный родич, оттого и перестал открыто ссориться с ордой. Но зло против Мусулманкула таил, ибо считал его виновником гибели Юсупа, — никто другой в орде не мог бы довести дело до конца, не справился бы с Юсупом. Ни разу не ездил Абиль к Мусулманкулу, а среди кочевников Абиля почитали не меньше, чем датху.

— Брат, как же нам быть, — Абиль скорее думал вслух, чем ждал ответа от Алмамбета. — Что ни говори, он нам молочный брат. Он рассчитывает на нашу родственную помощь, хочет спрятаться за нашими спинами.

— Но как мы можем его спрятать? — беспомощно сказал Алмамбет. — Это не какой-нибудь одинокий бедняк, это же сам Мусулманкул…

— Надо съездить к нему, потолковать. Как он сбежал и почему… А там подумаем, что делать.

К полудню они были уже возле Ойнок-Таша. Везли с собой кумыс и приготовленного молодого барашка. Алмамбета Абиль пропустил вперед.

Над входом в пещеру подымался тонкий синеватый дымок.

— Здесь он…

Подхлестнули коней. Джигиты Мусулманкула, которые заняты были, как видно, сборами в путь, приостановились, внимательно глядя на подъезжающих. У самой цели Абиль вырвался вперед и первым приветствовал стоявшего у входа в пещеру Мусулманкула. Тот ответил настороженно, руку Абилю пожал с явной неохотой.

Абиль же не стал, как обычно, расспрашивать о здоровье и прочем; обведя глазами окрестность, сказал горестно:

— О злосчастье! Скрываться в пещере…

Прижал к сердцу правую руку, склонился перед Мусулманкулом, как бы уступая ему дорогу.

— Пожалуйте, бек-ага… Поднимемся повыше и посидим…

Мусулманкул радостно встрепенулся, бросил на Абиля признательный взгляд и согласно кивнул. Они двинулись вперед, следом потянулись джигиты.

Вышли на открытый холм. Абиль говорил без умолку.

— Бек-ага, земля, где вы провели свое детство, народ, который вскормил и воспитал вас, ничего не пожалеют. Народ наш живет привольно, спокойно, что имеет — не прячет, по тому, чего нет — не тужит и питается по милости бога. Наши ковры, наши мягкие подушки — это зеленые луга, усыпанные цветами. Взгляните — они прекраснее ковров и чище любой постели.

— Конечно, конечно! — отозвался Мусулманкул.

Абиль повел рукой.

— Присядем же здесь, бек-ага!

Алмамбет в разговор не вмешивался, но когда они расположились на траве, подошел и тяжело, как верблюд, опустился рядом.

Бекназар прислуживал, угадывая малейшее желание Абиля, бегал на носках, подавал, принимал. Принес в маленьком бурдючке родниковую воду, вставил в отверстие бурдючка кусок полого стебля купыря и поливал воду Мусулманкулу на руки, будто из кувшина.

Расстелил достархан, быстро разделал мясо барашка, голову, как положено, поднес Мусулманкулу.