что от лишнего богатства только лишнее мученье, — загудел он. — Кем был Юсуп? И кем был ты сам?

Мусулманкулу дух перехватило — по самому больному месту резанули его эти слова. Ему подали чашку с кумысом, он не принял.

— Мы и так много выпили, — сказал он и ждал, что увертливый младший брат уладит дело, успокоит его. Но Абиль не успокаивал. Разговор оборвался, и всем стало тягостно и неловко.

Абилю сердце защемило от воспоминания о Юсупе. Хорошо, по-родственному тот относился к нему… И снова вспыхнула в нем злость против Мусулманкула, холодно смотрел он на беглого аталыка.

Мусулманкул тоже вспомнил Юсупа — на свой, правда, лад. "Не забыли они!" — тревожно стукнуло сердце. Он подался вперед.

— Несчастный брат наш Юсуп! Какого ума был человек, настоящий вожак. Но и его уничтожили эти проклятые в черных халатах.

Абиль больше не мог сдерживаться.

— Мы знаем, бек-ага. Плохо, когда огонь разгорается изнутри, еще хуже, когда свой становится чужим. Если бы один хорошо известный нам человек не вырыл Юсупу яму, не справились бы с ним придворные хитрецы. Знаем, бек-ага, все знаем!

Мусулманкул не нашелся, что ответить, не мог сообразить, как вывернуться. Молча смотрел на Абиля: "Не забыли они о его крови. А если не смогут забыть, то не смогут и простить". Потом он взял себя в руки. Разве можно терять самообладание, когда обвинение открыто бросают тебе в лицо? Чего ради? Разве так уж плохи его дела, разве удача навсегда покинула его, что он проявляет беспомощность? Мусулманкул начал приходить в ярость. Побледнел.

— Молочные братья мои, я прибыл к вам с надеждой на помощь и поддержку, — начал он. — Я не столь уж ослабел, могу вступить в борьбу, опираясь на свои собственные силы, но, братья мои, если правду сказать, мои кипчаки теперь не так едины, как раньше. Я говорил вам о Нармамбете, говорил об Утембае, вот почему вынужден я немного рассчитывать и на вас. Как-никак, я вам названый родич, не забывайте об этом, помогите мне воинской силой, поддержите меня…

Никто не отвечал. Молчание длилось несколько минут. Нарушил его Алмамбет.

— А что ты собираешься делать с этой воинской силой? — спросил он.

— Верну себе орду! Уничтожу черные халаты до последнего колена!

Алмамбет высказал, что думал:

— Прибыл ты — добро тебе пожаловать, Мусулманкул, но пора бы и успокоиться. Зачем понапрасну будоражить народ? У тебя в волосах седина, на что тебе орда? На что тебе власть? На что тебе богатство?

Мусулманкул вспыхнул:

— Ой, брат! Ой, темнота твоя! Я же сказал, что хочу уничтожить черные халаты!

Абиль, приподнявшись на колено, ответил ему резко, зло:

— Бек-ага, не задевайте нашего аксакала! Что бы там ни было, мы его ни на кого не променяем.

Мусулманкул уставился на Абиля.

— Бросьте. Из-за чего вы горячитесь? — вмешался Алмамбет. — Не будет по-твоему, Мусулманкул. Ты хочешь уничтожить тех, кто носит черные халаты, так не будет этого! Ну, станешь ты их убивать, ведь богатые и сильные среди них не будут сидеть сложа руки, они захотят уничтожить жителей гор. Каково-то придется простому народу, Мусулманкул, если попадет он между двух огней? Скажи, Мусулманкул, разве сарты чужой народ?

Мусулманкул:

— Враги они!

— Народ народу врагом не бывает! Враждуют те, кто стоит у власти, такие, как ты, Мусулманкул. Ты называешь их черными халатами, но в черные халаты одел их ты, Мусулманкул, да и прозвище дал тоже ты. Язык, обычаи, горе и радости у нас и у них одни.

Гневом загорелись узенькие глазки Мусулманкула, губы его дрожали. Никогда не слыхал он таких жестких слов. Вскочил, крикнул развалившимся там и сям на траве — в блаженном оцепенении от кумыса — своим джигитам:

— Ведите коней!

Всполошились джигиты. Мусулманкул одним броском кинул себя в седло, ткнул рукой в сторону ошарашенного Абиля.

— Прощайте! Думал я получить помощь от вас. Но если вы жалеете сартов в черных халатах, если вы перекинулись на их сторону… дороги наши разошлись! Только знайте, добрый брат, придет день — и я вернусь. Меч у меня обоюдоострый, если затупилась одна сторона, то другая еще не тронута…

Абиль отвечал смело:

— На Юсупе, значит, пробовали ваш меч? Но у наших мечей тоже наточены обе стороны!

Вороной аргамак взыгрывал, перебирая ногами, рвал повод из рук. Мусулманкул ударил коня в бока ногами.

— Будьте здоровы, герои!

— Прощай!

Вороной машистым ходом уносил Мусулманкула. Стаей галок понеслись за ним джигиты…

— Волком, стал… — тихо сказал Алмамбет и вздохнул.

7

…Запах крови стоял над Кокандом и Ташкентом, и вода в арыках текла, смешанная с кровью. Приспешники Кудаяр-хана голодными волками рыскали по улицам и любого кипчака убивали тут же, на месте, — только за то, что он кипчак.

И если трепещущая от страха жертва спрашивала: "За что, в чем моя вина?" — в ответ раздавалось одно только слово:

— Кипчак.

Со свистом разрезали воздух мечи, и падали наземь невинные головы…

К первым заморозкам поздней осени Мусулманкул собрал из преданных ему кипчаков войско тысяч в пятнадцать. Прикрываясь именем хана, придворные хитрецы натравливали против всех кипчаков простой народ, больше всего страдавший во времена владычества Мусулманкула. Издан был ханский указ, разрешающий безнаказанно убивать любого кипчака на месте и присваивать столь же безнаказанно имущество убитого. Около шестидесяти тысяч любителей поживиться чужим добром собрались под ханские знамена и двинулись, будто стая саранчи, на исконные кипчакские земли — в Междуречье. Нармамбет-датха и Утембай-кушбеги, столь рьяно помогавшие хану изгнать из Коканда Мусулманкула, теперь, в тяжелые для всех кипчаков времена, оказались в ужасном положении.

На чьей стороне справедливость? Никто не знал. Кочевые племена не могли противостоять кровавому половодью. Они не пришли на помощь кипчакам, своим соседям, но не приняли и сторону хана, восседавшего на троне. Береженого бог бережет: кочевники, заботясь о собственной безопасности, были настороже и чутко следили за ходом событий.

Мусулманкул по своему обыкновению напал первым. Он и на этот раз полагался на свою удачу, на присущие кипчакам отчаянную отвагу и дикий напор.

Готовясь к битве, кипчаки оделись в красное, — это был их цвет, цвет мужества и храбрости. В те времена носить одежды красного цвета имели право одни лишь кипчаки. У горцев носили халаты из красной парчи и красные шапки только самые знатные, остальные одевались кто во что горазд. Оседлые люди, — их называли сартами, — шили себе черные халаты.

Гордые кипчакские беки шли теперь на смертный бой. Неудержимый гнев и жажда мести кипели в горячих сердцах.

Ханское