— Да я могу вышвырнуть тебя из дому! Была бы лучше мне за заботу благодарна!

— Я благодарна, госпожа Каталина, и Граде, и вам, но я не желаю терпеть ваших оскорблений. Я бы ушла с радостью. Но, боюсь, ваш повелитель меня не отпустит. Без мирославского слова я и шагу ступить не могу. Или желаешь, чтобы я под его крыло перебралась?

— Моего места ты не займёшь! — процедила Каталина, негодующе прищурившись.

— Это мой дом, Акме, — тихо заметила Града, подавая на стол полную тарелку. — И тебя отсюда не погонят, пока я жива.

— А кто оплачивает твой дом? — на одной ноте произнесла Каталина, царственно выпрямившись.

— Пенсия моего покойного супруга, мои доходы со швейной мастерской и твоя разнузданность.

Каталина в негодовании отшвырнула ложку, подскочила и, шурша домашним платьем, скрылась в своей спальне.

— До чего вздорная девчонка! — буркнула Града. — Прости её, она не ведает, что говорит.

— Мне не за что её прощать, — улыбнулась Акме, гладя бросившуюся к ней Августу по волосам. — Вы поставили меня на ноги, у меня есть крыша над головою. Я лишь с нетерпением жду, когда смогу заплатить вам за это.

Града начала возмущённо ворчать по поводу того, что деньги ей не нужны, и ворчала до тех пор, пока Акме не помогла ей убрать со стола и не отправилась отдохнуть. Августа залезла к ней на кровать, распустила её косу и начала гребнем расчёсывать её рассыпавшиеся по исхудалым плечам волосы.

В дверь вежливо постучали.

— Войдите, — отозвалась Акме.

Слегка нагнувшись, Сатаро, на этот раз в белой рубахе, вошёл в комнату.

— Сатаро! — взвизгнула Августа, подбежала к нему и обняла его ноги.

— Я слышал, ты целительствовала вместе с Цесперием, — сказал он, поглаживая Августу по голове и усаживаясь рядом с её кроватью.

— А что делал ты?

— Фехтовал под присмотром Мирослава и все ждал, когда они отпустят меня навестить тебя.

— Фехтовал? — удивилась девушка.

— Он пожелал поглядеть на мои навыки, — Сатаро пожал плечами. — У них на редкость хорошие оружейники и бойцы. Все они вооружены до зубов. Даже его дочь, Реция. Девчурка сражается не хуже любого из зараколахонских мужчин. Но ей не достаёт хладнокровия и выдержки. Что вы в Архее делаете, когда просыпаетесь и отходите ко сну? Молитесь. У нас своя молитва — оружию. Мы упражняемся каждую свободную минуту. Могут ли похвастать подобным усердием воины тех армий, о которых ты рассказала?

— Воины наших армий — прежде всего, мирные жители, обученные обращаться с оружием. Битв было мало в последние десятки лет. Для зараколахонцев оружие — воздух.

— Мирослав строит планы на твой счёт. Надо было сказать ему, что я беру тебя в жёны.

— Едва ли это бы помогло, — возразила Акме.

Между тем девочка начала напевать тихим чистым голоском неведомую песню, затронувшую в душе Акме те струны, которые она спрятала глубоко-глубоко, чтобы они не причиняли ей боли.

Маленькие ручки её гладили волосы Акме столь ласково, что девушке стало неловко от привязанности подобной глубины и искренности. Этот несчастный, изуродованный, лишённый родителей ребёнок, проживший в окружении крови, зверств и страданий столько времени, сохранил наивное и доброе сердце, будто нетронутое невзгодами.

— Я буду за тобой ухаживать, как за маленькой, Сестрица, — прошептала Августа, накрывая Акме одеялом и ложась рядом, голову положив на её плечо. — А Сатаро будет охранять нас. Он самый сильный.

Акме взглянула на Сатаро. Мужчина внимательно глядел на девушку и ребёнка, глубоко задумавшись, хмурясь, своими опустошёнными глазами смотря будто внутрь своего сердца.

— Нравится ли тебе здесь, Августа? — тихо спросила Акме, невидящим взглядом разглядывая тусклый свет лучей Шамаша, проникавшего в тихую маленькую комнату.

— Здесь хорошо и спокойно, — отвечала девочка, зябко прижавшись к Акме. — Града очень добрая. Каталина тоже добрая, но она боится, что ты отнимешь у неё Мирослава.

Акме усмехнулась и пожурила девочку:

— Не по годам ты смышлёная, барышня! Не рановато ли тебе рассуждать о подобных вещах?

Августа нисколько не смутилась. Она лишь игриво захихикала и лицом зарылась в волосы Акме.

— Я бы хотела здесь жить, — проговорила девочка. — Мои друзья не боятся моих шрамов.

— У тебя уже появились друзья? — удивилась Акме.

— Я встретила их два дня назад. Мне нравится играть с ними. А осенью они пойдут… в здешнюю гимназию…

— Ты обучалась грамоте? — оживилась Акме.

— Я умею читать, писать, считать с четырёх лет, — сказала Августа. — Я любила читать сказки. Но за то время, что я пробыла в Куре… я много забыла.

Акме, уверенная, что не пробудет в Верне долго, все же произнесла:

— Наверстаем, Августа. А осенью ты пойдёшь в гимназию. Даже если она окажется платной. Я заработаю на целительстве.

— Я буду зарабатывать, — подал голос Сатаро. — Хорошим воинам здесь платят хорошее жалование.

— Они не воины. Они головорезы.

— Невелика разница.

Августа села на кровати и странно взглянула на Акме, внимательно, напряженно, совершенно по-взрослому.

— Неужто мы здесь останемся? — изумилась она. — Ты же хочешь найти братика.

Акме промолчала. У неё не хватило сил сообщить Августе, что её она желает оставить здесь.

Девушка лишь глубоко вздохнула, а девочка перестала расспрашивать, вновь замурлыкав свою приятную песенку.

— Твой брат — Лорен? — вдруг задумчиво, глухо спросил Сатаро.

Акме удивилась.

— Верно, Лорен. Откуда ты?..

— Ты часто зовёшь его, когда спишь, — последовал ответ. — Ты звала его, когда мы сбежали из Кура. Града сказала, ты зовёшь его каждую ночь.

Акме потеряно обратила глаза к окну, стараясь не отчаиваться: она должна была убедить Мирослава отпустить её.

— Если Лорен — твой брат, кто такой Гаральд? Его ты тоже зовёшь.

Акме густо покраснела и скорбно опустила глаза.

— Неужто тот счастливец, которому ты отдала своё сердце? — с довольно презрительной усмешкой осведомился Сатаро.

— Прости, Сатаро, я устала, — коротко бросила она, отвернувшись к стене, чтобы скрыть горестное выражение лица.

Через минуту непроницаемой тишины она услышала, как он поднялся и ушёл, мягко притворив за собою дверь.

Следующие четыре дня Акме спокойно выздоравливала и медленно приходила в себя после Кура, пребывания в Зараколахоне и знакомства с фавном. Вместе с Цесперием они посещали больных, выслушивали жалобы, внимательно их осматривали, меняли повязки, выписывали настойки да порошки. Вернцы доверяли фавну, и лица их тотчас озарялись радостью, едва порог дома их переступал Цесперий, уверено и мудро улыбающийся. Вернцы не любили чужаков, поэтому на Акме косились недоверчиво, с опаской, проверяя, не стоял ли рядом фавн, будто он был их спасителем от подозрительной чужеземки.

Акме отчётливо видела их враждебность. Она