Шрифт:
Закладка:
— Она заслужила, — в пику заспорил я. — Я расстанусь. Позже, когда сам решу.
Даже произносить эти слова неприятно, а осознавать, что потеряю свою Веру, потеряю навсегда — от этого задыхаюсь, с ума схожу. Она и правда катастрофа, беда моей жизни, эта девочка с золотыми глазами.
— Ты уже добился, чего хотел. Она одна осталась, как только ты ее бросишь — девчонка сломается, — отец не может Веру по имени назвать, как я раньше не мог прикоснуться к ней. — До конца не ломай, и не говори мне о своих решениях. Ты глупый щенок, да и я идиот, раз решил, что ты взрослый. Нельзя играть с чужими чувствами, не ломай ее до конца, просто убери из жизни, и все.
Налил еще бокал виски, и выпил, вкуса не чувствуя. И все под резкие, командирские окрики отца. Да я и сам знаю, что если оставлю Веру — беда случится. Если сделаю все так, как планировал — жестоко порву с ней именно в тот миг, когда я больше всего нужен рядом.
Оттягиваю — и глотки виски, и мысли, и решение свое. Не могу и не хочу я с Верой расставаться, когда целую ее — забываю обо всем, просто люблю ее, а потом ненавижу за это. И ее и себя. Но ничего поделать не могу.
— Убери из жизни? Так ты сказал, отец? А может, убить? — сам не знаю, зачем говорю все это. Наверное, затем, чтобы прекратил лезть в мои дела, и позволил мне самому решать, как с Верой поступить. — Тебе ведь не должно быть жаль Веру, ты ее даже не знаешь. Просто девчонка, каких полно, так почему ты так печешься о ней?
— Потому что ты себя погубишь. Не превращайся в мразь, сын… а вообще, ты прав, решай сам, — услышал я усталое, и отец отключился, не прощаясь.
Ну, по крайней мере, он отстал.
А мне подумать нужно, решить, что для меня важнее — память о сестре или Вера. Я знаю ее, изучил за этот короткий срок, насквозь просканировал. И я вижу, когда она лжет мне, а о прошлом она чаще врет, чем правду говорит.
А еще Вера любит меня почти также сильно, как я ее.
И это тоже большая проблема. Какого хрена меня угораздило так вляпаться?!
Почти половину бутылки виски спустя решение было принято.
— Вера, — я вышел в приемную, сразу уперевшись взглядом в стол, за которым последние недели работала моя девочка.
Сейчас стол был пуст. Как и приемная. Веры нигде нет, и это странно — она бы не ушла просто так, тем более, в день операции матери.
Злое, паническое предчувствие сжало сердце, и я по памяти набрал знакомый номер.
— Абонент временно недоступен, — ответил мне механический голос.
Я никогда не подслушивала чужие разговоры, считала это занятие глупым и низким. Тот, кто подслушивает, ничего хорошего о себе не услышит — вот, как я думала, и была права. Но то сообщение, которое я нечаянно прочитала, оно заинтересовало меня.
Заигрался… теперь понятно. Игра, просто игра, а я, значит, игрушка.
Я стояла под дверью и, задыхаясь, ловила каждое слово Евгения Александровича. И каждый ответ Влада, сказанный так едко, словно не со мной он эти короткие ночи делил, не меня целовал, не мне шептал о любви.
Так можно было говорить о той, к кому брезгуешь прикоснуться. С раздражением и равнодушной злостью, уничтожающими меня.
….— убери из жизни? Так ты сказал, отец? А может, убить? — голос Влада — яд, кислота, плещущая на мою кожу.
На мою душу.
— Не могу, — прошептала, и понеслась прочь, сама не понимая, куда и зачем.
И за что?!
За что он так со мной? Играл? Это развлечение такое — влюбить и убить все живое в человеке? Как так можно?!
Я, задыхаясь от дикой боли, заходясь в рыданиях, бежала к единственному своему пристанищу — домой, под защиту родных стен, ведь больше — то бежать мне некуда. Врезалась в людей, спешащих по своим делам, и не извинялась перед ними — плевать, на все плевать, главное, скрыться скорее.
Домой! К маме!
Останавливаюсь, и осознаю — а мамы ведь нет. Ни дома, ни рядом со мной, я ее потеряла. Всех потеряла!
— Девушка, с вами все хорошо? — ко мне подошел встревоженный молодой мужчина, а я в нем Влада вижу — его светлые волосы, его ненавистно — любимое лицо, пугающие, но такие родные глаза. — Вам помочь? Что…
— Нет, — рассмеялась, не переставая плакать. — Н — нет, вы мне не поможете, со мной все прекрасно! Просто прекрасно!
Влад… ненавижу! Боже мой, неужели все это из — за мамы? Из — за того, что он все — же ревновал, злился, и так и не смог меня простить? И это спустя столько долгих лет?
Да он же просто ребенок — глупый, злой и жестокий ребенок, для которого я просто забава. Мимолетное развлечение, которое не одобряет заботливый папочка.
— Господи, почему так больно? — прошептала — прорыдала. — Так вот она какая — любовь? Или это расплата за нее? Расплата, да… но как — же это невыносимо.
Сломать. Он просто захотел меня сломать, оставить без никого. Без мамы, без себя, и самое тошное — я не смогу! Не справлюсь одна! И даже зная, что все ложью было, я и сейчас скучаю по нему.
И это разрывает мою душу, сердце раскалывает на осколки. Я совсем одна, Боже, я совсем одна, и не понимаю, за что? Зачем так жестоко?
— Но я не одна, — идти тяжело, в ушах стоит звон, и я останавливаюсь неподалеку от дома. — Мама! Есть мама, и она поправится. Обязательно поправится, и все у нас с ней наладится теперь, когда я знаю правду.
Телефон в заднем кармане джинсов, и я достаю его дрожащей рукой.
Я неблагодарная дрянь, позволила запутать меня, запудрить мозги. У меня всегда была и будет мамочка, а при нужной помощи она оклемается, и мы со всем справимся вместе. Я ведь… дьявол! Я почти отказалась от мамы из — за Влада!
Ненавижу!
Хочу набрать номер клиники, но телефон звонит сам. Мамина сиделка.
Мама…
— Да! — хрипло выкрикиваю, чувствуя разлившееся неодобрение от прохожих, напуганных моим поведением. — Я слушаю!
— Вера, это Рената Сергеевна, сиделка…
— Да, все прошло удачно? — зажмурилась так крепко, что перед глазами черные, блестящие мушки заплясали. Голова закружилась, и воздух током ощущается.
Опасность.
А в ответ тишина. Но молчание ведь — знак согласия, а значит, операция успешно прошла, и мама… мамочка…
— Я соболезную, Вера, — услышала я в ответ. — С вами хочет поговорить врач, он русскоговорящий, лучше объяснит, но поверьте, было сделано все возможное и невозможное!
Звуки пропали, время замерло, а я стояла, прижав руку с телефонной трубкой к уху, и видела себя со стороны — заплаканную, жалкую девчонку, лишившуюся всего. Сама упустившая главное, променяв на журавля в небе.
Погналась за мечтой, позабыв, что не для меня это, не всем дано. Не мне, по крайней мере. И расплата настигла, Боже, до чего она болезненная
