— А почему назад пошли через задний двор?

— Дворами я пошёл, потому что так ближе, вот и всё. Не успел завернуть за угол, как на меня напал Савелий Лукич, заковал в наручники и бросил на землю, как куль с мукой или картошкой.

— Полноте, тётка вашей жены уже дала показания, в которых обвиняет вас в том, что вы ворвались в дом, вначале связали её, а потом пустили газ, решив умертвить, как единственную свидетельницу.

— Свидетельницу чего?

— Она узнала вашу машину, вы обогнали её на дороге как раз в ночь смерти учительницы, вашей давней знакомой.

— Полная чушь и ерунда, бабка из ума выжила, а вы принимаете её слова за чистую монету. Она никогда не любила мою жену и только поэтому хочет мне навредить. И вообще, если вам нечего предъявить, кроме бредней выжившей из ума старухи, требую меня отпустить.

— Почему же нечего? У нас имеется полная распечатка звонков с телефона вашей жертвы, которая ни с кем, кроме вас не общалась.

— Не смешите меня, у Зинаиды отродясь не водилось телефона, да и зачем мне с ней общаться?

— Не делайте вид, что ничего не поняли, распечатку звонков и сообщений мы сделали с телефона Татьяны Викторовны. Кроме того, следствию удалось установить, что на протяжении последних 6 месяцев, вы с погибшей состояли в близких отношениях и регулярно встречались на съёмной квартире. А также, нам стало известно, что это именно вы подарили телефон своей любовнице.

— Бред, ложь и клевета. Я больше не скажу ни слова без адвоката.

— Это как вам будет угодно. Звоните своему адвокату или мы предоставим вам общественного.

— Не нужен мне общественный, я человек далеко не бедный и в состоянии заплатить лучшему стряпчему. Вы ещё не поняли с кем имеете дело? Зря вы со мной связались, очень зря. Я, как помощник главы областной администрации, лицо неприкосновенное, и вы дорого заплатите за свои незаконные действия. Уже через пару часов вы будете ползать у меня в ногах и умолять простить вас.

— Даже не сомневаюсь в ваших возможностях и готов понести наказание, но до приезда вашего адвоката, вам придётся у нас задержаться. А пока попрошу проследовать в наши апартаменты.

— Я требую предоставить мне одиночную камеру.

— Вынужден огорчить, но в виду переполненности следственного изолятора, у нас полностью свободен только карцер, а вы пока ни в чём не провинились, чтобы сажать вас туда. Так что, милости просим в общую камеру. Как надоест ваньку валять и захотите сознаться в двойном убийстве, дайте знать.

— Какое двойное убийство, вы с ума сошли? Решили повесить на меня все ваши висяки? Повторяю, мне не в чем сознаваться, — Николай даже взвизгнул от переизбытка эмоций и чувств.

— Обычное двойное убийство. Ваша любовница была беременна и судя по всему, вместе с ней вы убили своего ребёнка. Как вам такой расклад? Скоро будут готовы анализы ДНК и что-то мне подсказывает, что именно вы являетесь отцом.

Николай продолжал потрясать кулаком, грозя следователю немыслимыми карами. Но привыкший к подобным угрозам, Павел Афанасьевич не обращал внимания. Он вызвал охранника и задержанного сразу же увели.

Камера, куда привели Николая, была рассчитана на шестерых. Один заключённый стоял у зарешеченного окна, докуривая спрятанный в кулаке бычок, а остальные четверо сидели за столом. Они еле успели спрятать самодельные карты и с нетерпением ждали, когда закроется дверь.

После этого пять пар глаз с интересом уставились на вновь прибывшего. Любой, кто впервые оказывался в СИЗО, выглядел потеряно и жалко, что в общем-то немудрено, а этот хлыщ вёл себя так, словно был хозяином.

Ни с кем не поздоровавшись, Николай последовал к койке, на которой лежал свёрнутый матрас, здраво рассудив, что место никем не занято. Последние слова следователя постепенно дошли до преступника и медленно, но верно, погружали его в состояние глубокой прострации.

Одно дело, когда о беременности твердит преследовавшая его покойница, и совсем другое, когда это подтверждает кто-то другой. Он был потрясён, наконец осознав, что возможно виновен в гибели собственного ребёнка.

Мужчина задумался и не услышал, как один из сокамерников обращается к нему, требуя представиться, как положено. Но Николай молчал и это было его большой ошибкой.

Глава 25 Надо подлечиться

Вопреки правилам СИЗО, запрещающим своим постояльцам лежать среди белого дня, Николай расстелил свалянный матрас и лёг, уставившись перед собой. Голова распухла от множества мыслей, заставляющих думать и размышлять.

Но из-за эмоций, переполняющих до краёв, и от чувства вины, он никак не мог сосредоточиться на чём-то одном. Кроме того, в камере стоял спёртый воздух и нос никак не желал привыкать к специфическому амбре, состоявшему из сложного сочетания запаха пота и грязных ног, что исходил от немытых тел остальных обитателей.

К этому запаху примешивалась вонь, доносившаяся из угла, где было расположено отхожее место, именуемое живописным словом параша. Николай беспрерывно морщился, показывая всем своим видом, что не привык к подобным изыскам.

К простым людям, не обличённым властью и деньгами, он всегда относился с превосходством, считая себя во сто крат лучше и умнее. Надо ли говорить, что уголовники были для него обычным отребьем?

Он не считал нужным здороваться и вести беседы с этими грязными отбросами общества, с которыми ему довелось пересечься лишь волею случая, да и то ненадолго. Ничего, скоро всё изменится.

Как только прибудет адвокат, это досадное недоразумение будет тут же исправлено. Задержанный заранее предвкушал, как следователь будет униженно лебезить перед ним, пытаясь оправдаться за свои действия.

Он закрыл глаза и мысленно представил эту картину, когда над ним вдруг навис сокамерник и загородил свет, исходящий от окна. Пахнуло ещё большим смрадом и Николай недовольно поморщился.

Один из сидельцев по кличке Шнырь решил накнокать лоха, или, выражаясь воровским языком, подыскать жертву для игры в карты. Он несколько раз обратился к новичку с места, но тот делал вид, что не слышит и оставался лежать, пришлось подойти самому.

— Эй, фраерок, ты глухой или как?

— Вы что-то хотели, уважаемый?

— А ну быра встал со шконки и дал о себе полную раскладку.

— Я вас не понимаю, прошу выражаться яснее.

— Не понимаешь? Да ты у меня ща на цирлах дыбить будешь.

— Будьте добры, встаньте чуть подальше, вы нарушаете границы моего личного пространства.

Шнырь вначале оторопел о такого нахальства, а потом рассвирепел. Он оглянулся на корешей, как бы призывая тех в свидетели, что