Тон полицейского напоминал своей обходительностью работников автосервиса. Мне все объяснили и попросили войти в положение. За это время мальчишка уже практически потерял сознание. Стрелка часов сдвинулась за 16:20. «Да здравствует полиция Республики Корея!» Повторяя это, я пыталась успокоиться. Вскоре послышался звук сирены. Сжав до боли кулаки, я ждала поскорее полицию, которая наказала бы тех гадких мальчишек. Несколько подростков отошли разведать, в чем дело. Стоявшие плотным кругом ребята стали разбредаться – они тоже услышали сирену. Снова раздался звонок.

– Это полиция. В парке никого нет.

– А вы где?

– Парк жилого комплекса Сорён.

– Вы имеете в виду небольшой скверик внутри жилого комплекса?

С телефоном в руках я побежала к балкону. Во дворе был небольшой скверик с мраморными дорожками и фонтаном. Возле него стояла полицейская машина, сирена яростно завывала. На детской площадке с качелями и горкой мамаши с колясками стояли рядышком и наблюдали за полицейскими.

– Послушайте, офицер! Что за ненормальные будут дубасить кого-то на детской площадке охраняемого жилого комплекса?! Конечно же не там! Я же сказала, на пригорке позади 109 дома!

– Дамочка! Вы чего шум поднимаете? Теперь я вас понял. – Он положил трубку.

Вскоре телефон зазвонил снова. Опять полицейский.

– Послушайте, а проезд-то есть? Что-то не видно дороги…

Если до этого его манера речи была вежливой, как у сотрудника автосервиса, то теперь его тон напоминал грубоватое покрикивание агента сервисной службы по переездам. Подавляя в себе закипающий гнев, я ответила с учтивостью телефонного оператора из справочной службы:

– Вам следует припарковать машину перед 109-м домом и пешком обойти его. Прошу вас, скорее!

Я снова подошла к кухонному окну. Уже легче, наконец, полиция хотя бы была на месте. Раз они приехали, больше никому не достанется. Подростки сбились в кучу, будто что-то обсуждая, затем несколько из них подхватили под руки окровавленного мальчишку и потащили его по тропинке через парк. В это время, словно по сценарию спектакля, где все рассчитано до секунды, явились полицейские Республики Корея и вразвалочку направились к оставшимся ребятам. Так, словно вышли прогуляться. Наблюдая за этим с верхнего этажа, я ощущала себя Богом, следившим с небес. Снова раздался звонок.

– Послушайте! По вашему вызову мы все проверили… Однако пострадавших не обнаружили.

– Да вы что? – Изображать из себя вежливого сотрудника справочной службы 114 было уже выше моих сил…

– Я опросил их, они объяснили, что у них сбор одноклассников. А когда велел выйти вперед избитому, никто не вышел, и раз пострадавших нет, то и нападавших не выявлено…

Меня буквально подбросило от этих слов. Я едва не потеряла дар речи.

– Велели выйти побитому? А не предложили выйти тем, кто избивал? Вы в своем уме?! Что ж, это была моя ошибка. С моей стороны глупо было ожидать чего-то от полиции нашей республики! Прошло уже более тридцати минут с моего первого звонка. За это время не то что один, а двое или трое могли погибнуть.

Я с грохотом бросила телефон. Интересно, если бы там калечили моего сына или младшего брата, спустила бы я все это с рук полиции?.. Снова зазвонил телефон. Похоже, опять полицейский. В последнем эпизоде романа Бальзака «Отец Горио» юноша Растиньяк, поднимаясь на холм, бормочет: «Ну все, Париж! Я объявляю тебе войну!» В моей ситуации эту фразу можно было переиначить на «Ну все, полиция! Держись!».

– Алло.

– Это из полиции. Вы, женщина, чего так разбушевались? В чем мы перед вами провинились? Я постараюсь объяснить, а вы, пожалуйста, выслушайте до конца. Опоздание произошло не по нашей вине. Сегодня в ручей Яндже свалился калека. Нам пришлось вытаскивать его и отвозить домой, и мы упустили время. К тому же эти подростки сказали, что просто собрались развеяться. Нынче, дамочка, времена другие… Или вы ожидали, что я у них под пытками вытяну признание?! – Он выдал эту тираду с плохо скрываемой досадой. Так, словно просил войти в его положение, обидевшись на меня за то, что я недооценила все сложности его тяжелой работы: и обязанностей невпроворот, и рук не хватает, и делам конца и края не видно…

Я хотела пробурчать, что у нас тут то ли цирк, то ли детский сад… Но гнев все еще искал выхода.

– Можно подумать, вы спрашиваете у граждан разрешение, прежде чем под пытками вырывать признание. Неужто именно таким образом вы действовали все это время?! И если я попрошу вас об этом, вы выполните мою просьбу?!

– Конечно нет.

Мне стало смешно. А что еще оставалось в этой ситуации…

– Вообще-то я была уверена, что в ваши обязанности входит хотя бы поговорить с ними, внушить этим подросткам, что среди бела дня – да-да, когда светлым-светло – нельзя бить человека, да еще и прямо перед окнами жилых домов. Мы взрослые и должны по крайней мере сказать молодым людям, что такое поведение недопустимо. Вот так вырастают пацаны, потом они идут на большие преступления, а это в итоге приводит их к смертной казни!

– Да что вы себе такое позволяете?! По-вашему, где что случится – сразу полиция во всем и виновата, так, выходит? С вами, я смотрю, бесполезно разговаривать!

На этот раз раздраженно бросил трубку он. И единственный вывод, который он сделал, – это что со мной бесполезно иметь дело… Я подумала: вдруг я излишне запаниковала? Но потом прикинула: а почему я, собственно, так переживаю? Кроме погибшего, когда я училась в школе, Симсима, мне было абсолютно наплевать на других. И вообще, при чем тут смертники? Это был явный перебор с моей стороны. Я снова села за стол. Все это так не походило на Мун Юджон. Вернувшись на родину после семи лет отсутствия, я сразу отметила, что в общении стало значительно больше грубости и резкости. Выражения стали острее, шаги прохожих на улице ускорились. Даже если в метро кто-то наступал на ногу или больно толкал плечом, он просто проходил мимо, глядя себе под ноги и не думая извиняться. Поначалу меня это бесило, казалось ужасно грубым, однако позднее я поймала себя на том, что уже совершенно не обращаю внимания на то, что кто-то толкнул меня или наступил мне на ногу. Все куда-то спешили. Но куда? Этого не знали ни они, ни я. В каждом фильме через слово слышался мат; сюжеты, безусловно, были проработаны до мельчайших деталей, однако их переполняли сцены жестокости и насилия, которые невозможно было смотреть с открытыми глазами. Во всем этом задействованы ужасно привлекательные актеры, и мне даже хотелось с кем-то из них завести роман. Несмотря на все, со страниц газет раздавалось ликование о признании корейских фильмов на международных кинофестивалях.

Я соскучилась по тете Монике. Еще захотелось поехать в тюрьму на встречу с Юнсу, прикупив по дороге какой-нибудь весенний цветок в горшочке. Не знаю, почему появилось такое желание. Хотелось спросить, почему тот, кого настолько впечатлила история об Оресте, кто с болью осознает, что эта весна для него первая и последняя, – почему же он совершил подобную жестокость. Мне хотелось понять, что же все-таки из себя представляет этот человек. В голове царил хаос из-за попыток разгадать, до чего человеческое существо может дойти в своей жестокости и где границы нашей добродетели. И ко всему этому примешивалось беспокойство о том, с какой, собственно, стати я вообще думаю об этом. Снова зазвонил телефон. Я съежилась от испуга, не зная, что еще придется выслушать от полиции. Не хотелось вмешивать старшего брата, да и если бы я обратилась к нему за помощью, это ничего бы не изменило. Я взяла трубку. Это был старший брат. На какой-то миг у меня даже промелькнуло дурацкое предположение: неужто телефонные провода протянулись от полиции до прокуратуры, и служба 112 добралась аж до моего брата? Вот так дала волю своей буйной фантазии, но брат серьезным тоном проговорил: