Тут ему в голову пришла хорошая идея.

– Тем более что книг такого формата в библиотеке Ольги Иосифовны нет. Если у меня была бы возможность, я проверил бы, сколько денег в реальности приносит Даниилу его бизнес. И хватает ли этих денег на новую «Ауди».

Пиногриджов вспоминает

Встречаются два новых русских. Один другого спрашивает, как дела.

– Счастлив, как никогда прежде. Жена ласкова, дети слушаются, а все потому, что я купил слона. Это мудрое животное играет с ними, веселит, пока я на работе.

Второй вспоминает, как жена его пилит, угрожает разводом, а дети в грош не ставят, и просит:

– Слушай, ты уже получил все бонусы. Зачем тебе слон? Будь другом, продай мне слона!

Первый неохотно соглашается. Через месяц они встречаются.

– Эта скотина – стихийное бедствие. Разломал дом и везде насрал. Жена сбежала, дети пишут доносы в опеку.

– Стоп! С таким настроением ты слона не продашь.

Народное творчество

На экране высветился номер Пиногриджова.

– Алло, Платон Степанович! Что же вы не сказали, что вы друг Тараса Корнилова? Мы сейчас с ним сидим, я пью пуэр. Да, он вам привет передает, – судя по шуму на втором плане, за столом собралась веселая компания, и чай в ней пил только зожник Пиногриджов. Платон Степанович живо представил себе попойки, которые изображали на своих полотнах фламандские художники семнадцатого века. Всем весело, все шатаются, кто-то уже упал. Тогда тоже любили «рассказывать», как весело всем было, когда все напились. – Так я помню про сюжет, то есть вспомнил. Только вы должны мне пообещать, что это останется между нами.

– Обещаю.

– Смотрите. Я вам верю. Понимаете, нам, художникам, много говорить нельзя, потому как народ неправильно поймет. Знаете анекдот? Про слона не продашь?

– Да-да. Это важный анекдот. Я бы даже сказал, аналог коана[12].

– О, – до Пиногриджова внезапно дошло, что Корнилов неспроста расположен к Смородине, – а может, вы приедете к нам сейчас? Обсудим. Я дам вам адрес единственного магазина в Москве, где продают настоящий пуэр. Он полезен для почек.

– Может, и приеду. Но сейчас, позвольте, я предположу, а вы подтвердите или опровергните. Ольга хотела такую фреску, чтобы все упали. Вы предложили один эскиз, другой, но она требовала сделать еще и еще более вызывающе. Чтобы уже точно все назначили ее самой современной, самой смелой, самой главной по contemporary art. Не удивлюсь, если она пыталась улизнуть от подписания договора, потому что хотела прокатить вас с гоно- раром.

Художник вздохнул.

– Вы как будто бы там были. Мы теперь без адвоката ни шагу.

– И это правильно. Сталин возник исключительно для привлечения внимания. Триггерная фигура, гениталии которой точно будут обсуждать. Про мужа она вспомнила в процессе, поэтому его голова отличается такой свежестью исполнения.

– Переделывать пришлось целый кусок! Вырезать, заново грунтовать. Я еще удивился, что она про мужа сразу не вспомнила.

– Она с юмором была. Только почему все так бодипозитивно?

Пиногриджов прыснул.

– Это Буба. Он принес ей несколько каталогов венецианских биеннале, такого закрутил, что она согласилась на пузики и волосатые ноги. Ну, а мы повеселились.

– Это великолепно. Ваша работа подарила мне множество интересных часов жизни. Спасибо вам.

– Это вам спасибо. Так, может, вы все же приедете?

Даниил

Даниил многое мог бы рассказать о своем детстве и особенно отрочестве в большом доме. У людей, как правило, очень кинематографичное, черно-белое представление о злодеях. Только в последнее время Голливуд, нехотя эволюционируя, пытается показывать злодеев объемными. Здесь его обидели, здесь мама не любила. В жизни все еще хуже.

Это Лену отлучили от дома, как только она перестала быть удобным и радостным пухляшом. Ей повезло. А Даню по-прежнему привозили. Родители строго наказывали ему нравиться своим влиятельным родственникам, потому что они помогут «устроиться в жизни». «Для того, чтобы устроиться в жизни, нужны деньги или блат. Ни того ни другого у нас нет».

Злодей для подростка ‒ это вовсе не человек в черном, который смеется карикатурным «сатанинским» смехом. Иногда это заботливый, высокообразованный родственник, который здесь тебя выслушает, там пожалеет, тут по плечу погладит, сделает подарок. Ты и не заметишь, как его руки окажутся у тебя в трусах. И ты чувствуешь себя не вправе сопротивляться. Это же тот самый добрый родственник. Что люди скажут?

Даниилу было совершенно некому пожаловаться. Был ли у него интерес к сексу в пятнадцать лет? Был. Хотел ли он, чтобы его разделила тетя с дряблой шеей, на тридцать лет старше? Нет. Мог ли он сказать ей об этом? Тоже нет.

Когда он оставался один, то чувствовал ярость.

Очень легко сказать «надо было просто встать со своей кровати в ее доме, громко сказать «нет», выйти голым в гостиную, пройти на половину ее мужа, разбудить его и уже потом, после того как он оторвет тебе ноги и голову, выслушать, что скажут твои родители». Что тебе стоило? Ну, потерпел немножко. Разумеется, он никому ничего не сказал. Когда он со слезами на глазах упрашивал мать не отправлять его к тете на лето, та разозлилась, ответив, что он не понимает, как устроена жизнь и какой ценой дается ей эта дружба.

Каждый раз, когда он ощущал дряблость бедер Ольги, ему становилось страшно. Ее тело просто было другим.

Если это делал бы с ним его дядя и об этом узнали, Даниил оказался бы в опасности со всех сторон. Его презирали бы, над ним бы смеялись, а как отреагировал бы дядя, которому в этом случае светила бы статья, думать не хочется. Увы, когда ты слаб, тебя чаще хотят ограбить или изнасиловать, чем спасти. Даниил дорого бы дал, чтобы его просто выслушали, не осуждая. Но никто не хотел его выслушать, все побуждали его «быть сильным». А что это значило ‒ ничего не чувствовать? Он попытался рассказать одноклассникам эту историю, как если бы она произошла «с одним его другом», и услышал, что тот должен был бы быть рад, что «у него уже было». С каким упоением, с каким смаком воображали и показывали его ровесники, что именно они бы сделали «с такой бабой». Но Даниил не был рад, тем более что сам секс получался не всегда, и она заставляла удовлетворять ее другим способом.