Шрифт:
Закладка:
– А ну брось, – велел Билли таким тоном, будто отдавал команду собаке. Но игуана не была собакой и не послушалась. А когда Билли сделал ещё шаг, зашипела и задрала хвост. Ветки над нами закачались и заскрипели. Я не успела крикнуть Билли, чтобы не совался, потому что увидела на бумаге какой-то рисунок, и мне самой стало интересно.
– Брось сейчас же! – Билли подобрал с земли сучок и неслышно двинулся в атаку. Игуана присела на задние лапы. Порыв ветра развернул обрывок так, что я увидела часть лица и тёмные, практически чёрные волосы.
– Брось его! – шепнула я, и игуана тут же снова опустилась на четыре лапы. Она раскрыла пасть, и бумага выпала.
С земли смотрел грубый, но несомненно узнаваемый набросок моего лица. Макушку успела сжевать игуана. Всё ещё шевеля челюстями, она уставилась на меня своими бездумными глазами.
– Это… это, что ли, ты нарисовал? – спросила я у Билли.
– Ни за что. – Он поднял листок с земли. – Я в жизни рисовать не умел. А это настоящий рисунок. И на тебя похоже.
«Ааа-ди-ди-ди!» – заливалась птица.
Я присела на корточки возле него, брезгуя касаться бумаги, но желая рассмотреть рисунок. Всего несколькими небрежными штрихами неведомый художник сумел передать изгиб моих бровей и носа, линию подбородка.
– У вас в семье кто-то умеет так рисовать? – спросила я.
– Ни в жизнь. Шон два раза не прошёл в класс с рисованием, – фыркнул Билли. – Ты же понимаешь, каким безнадёжным надо быть, чтобы туда не попасть? Туда всех берут, там буквально достаточно просто прийти и нарисовать «ручки-ножки-огуречик».
Я отправила эти сведения о его брате в хранилище – зачем, сама не знаю.
– Мама не рисует. И я уверена, что Дэвид тоже – и уж тем более чтобы ему вздумалось рисовать меня. Тогда остаётся Вайолет, которая не проходит по возрасту, и… – я невольно сглотнула, – Леонора. Видимо, это она.
Билли кивнул. Объяснение было приемлемо, причём приемлемо вполне. Но зачем ей меня рисовать? Этот рисунок говорил о близости, для которой у меня не было объяснения. Дело было в том замкнутом выражении, которое читалось на моём лице. Вряд ли Леонора так заинтересовалась мной, чтобы это нарисовать. И тем не менее – вот он, рисунок.
– Ты такая грустная, – заметил Билли.
– На рисунке или в реале?
– Везде. – Билли добросовестно сравнивал меня и рисунок. – Ты всегда такая была? Или стала уже после того, как утонула?
Я резко выдохнула, борясь с кашлем. Я уже готова была согласиться, что стала такой после несчастного случая, но это казалось не совсем так. Моя способность радоваться жизни многие годы зависела от метров глубины. От того, насколько ещё я могу пересилить себя и преуспеть. Отнимите это всё – и вы получите просто грустную девушку на рисунке.
– Я… сама не знаю, – призналась я.
– Да ладно, – успокоил Билли. – Я не собираюсь писать об этом в нашем клубном отчёте.
– И на том спасибо. А теперь давай ускоримся, пока предки не вернулись.
– Хочешь взять? – Он протянул мне рисунок, но я покачала головой.
– Оставь себе.
Глава 22
Когда мы подходили к дому Уэллсов, из развалин выпорхнула бабочка цвета индиго и замелькала в солнечном свете. Стены, покрытые мхом, сегодня напомнили мне старую страшную сказку. Стоило приблизиться к дыре на месте двери, и птичьи трели сделались намного громче. Словно участники какого-то безумного оркестра, каждая пташка выводила свою собственную мелодию невпопад с остальными, и я вдруг поняла, что понятия не имею, как выглядит хотя бы одна из них. Ведь несмотря на то, что их постоянно было слышно, я не видела ни одной птицы за все три дня.
– Билли, а птицы здесь нормальные? – спросила я.
– Ты о чём? – Он уставился на меня с таким удивлением, что споткнулся о корень.
– Ну, не знаю. Как они выглядят?
– Как… как птицы, а что? – Он рассмеялся. – Ну, там перья, крылья, клювы – и потом, они то и дело гадят на нас сверху?
– Ха-ха. – Я напрягла мозги, стараясь вспомнить, но, кажется, и на пляже мы не видели чаек. Никаких птиц у нас в патио, даже если мы забывали убрать крошки со стола. Они прятались где-то высоко в кронах и постоянно звали меня по имени. Очевидно, это ещё один пункт в списке здешних отклонений от нормы.
Оставив Билли снаружи, я шагнула через порог. Температура резко упала, и пыльный воздух вызвал приступ кашля. Пока я старалась оттереть красные брызги с шортов, из трещин в фундаменте полезли ростки лиан, и я принялась топтать их, давя стебли и бутоны, только бы не дать им распуститься. Меня коробила мысль о том, что эта зелень выросла на моей крови. Остров буквально забирал кусочки меня и делал из них кусочки себя. И как бы лестно это ни казалось, я не желала становиться частью острова.
– Ты там жива? – поинтересовался Билли.
– Норм. – Я в последний раз прошлась по останкам растений и двинулась дальше.
Арфа Леоноры лежала так, как мы её оставили, и я почувствовала укол вины за то, что порвала последнюю струну. Больше в комнате ничего не было, но ощущалось присутствие Леоноры, незримое и тем не менее бесспорное – как оставленный кем-то аромат духов.
Не так-то просто поднять полусгнившую арфу с проросшим через неё деревом, но мне удалось оторвать её от пола и подпереть плечом. Время и стихии не пощадили инструмент, но каким-то образом она стала даже красивее с живыми лозами, переплетавшимися с вырезанными на раме цветами. Я понятия не имела, как на этой штуке играют, и просто представила себе, как это могло быть. И пока мои пальцы скользили по воображаемым струнам, я вдруг ощутила, как завибрировала сперва арфа, за нею пол и стены, деревья вокруг и даже сам воздух.
– Ничёсе! – выдал снаружи Билли.
«Ааа-ди-ди-ди!» – заливались птицы, как будто просили поиграть ещё, однако я уже ощутила какое-то беспокойство. Словно я призвала не те силы, которые следовало.
– А что там внизу на раме? – это Билли просунул голову в дыру на месте окна. – Как будто что-то написано?
Я аккуратно уложила инструмент на пол и нашла палочку, чтобы очистить раму от грязи. Внутри розового орнамента обнаружилась грубо выполненная надпись:
И. Пусть эта музыка принесёт мне твою любовь.
Я прочла вслух.
– Ох, не нравится мне это, – заметил Билли.
– И. – это ведь
