— Не сердись, Игорь. Я то была. Я спрятала.

— Не сержусь, — сказал я, принимая кепку назад, — я, если по-честному, и забыл про нее совсем. Про кепку-то. Совсем уж было не до нее. А ты, значит, хочешь объясниться со мной?

— Хочу поставить этому всему конец. Точку, — решительно сказала Люда, — чтобы уж ни самой не мучатся, ни тебя не мучать. Коль совсем уж я тебе не мила, так чтобы сразу узнать. А ежели есть в тебе хоть капелька ко мне симпатии… — Люда смутилась, — я… хозяйка хорошая. Не смотри, что совсем уж молодая. Готовлю очень вкусно. Особенно чебуреки.

— Эх, Люда-Люда, — улыбнулся я девочке, — вон, смотри, — я бросил взгляд к углу улицы, — вон идет мое к тебе объяснение. Тут и говорить ни о чем не надо.

Из-за угла вышла Маша. Спокойным шагом шла она по бровке у каменистой гравийной дороги. Одета Маша была по городскому в кримпленовое платье. Стройные ножки ее выглядывали из-под красивого платьица, которое было чуть выше колена.

— Это… — Люда глянула на Машу очень грустно.

— Ага, моя милая идет, — сказал я тихо и по-доброму.

— Привет, Игорь, — улыбнулась мне Маша, когда пришла ко двору. Потом посмотрела она на Люду с подозрением, добавила, — здравствуйте.

— Здравствуйте, — не подав вида улыбнулась Люда, — меня Людмила зовут. Вот, Игорь забыл кепочку на току. А мне по пути было, занесла. Кепочка-то хорошая. Такую сложно новую найти. Жалко было б, если уж пропала бы.

— И правда, — сказала Маша, — жалко.

— Ну ладно, — Люда улыбнулась мне еще раз, — но уже не грустно, как до этого, а по-простому, словно доброму соседу, — пойду я! До свиданья!

— А ты, мож голодная? — Сказал я с улыбкой, — только с тока, наверное. Пойдем ужинать. Мама наварила картошки. Сейчас мы ее с маслом да луком употребим.

Люда растерянно посмотрела на Машу.

— Вместе за столом будет веселее, — сказала Маша скромно.

Кажется, не видела Маша в маленькой и пухленькой Люде никакой соперницы. Да и сама Люда тоже все понимала. Исключительно бойкий и решительный ее характер, толкнул девушку на такой лихой шаг: пойти до меня, чтобы решить все раз и навсегда.

Зашли мы все вместе во двор. Я привычным делом придержал Жулика, пока девочки пройдут. Люда познакомилась с мамой и со Светой, что вышла на двор, увидев через окошко гостей.

— Кепочку Игорь забыл, — говорила всем Люда робко, — а мне велено было возвратить. Вот и возвратила.

— И за что тебе, Люда, — говорил я добродушно, — большое спасибо.

— Добавки наложить? — Глядела на пухленькую девочку мама добрыми своими глазами.

— Только немножко, — смутилась Люда.

— О, а у нас где-то был чайный сахар, — вспомнила Света, — который кусочками. Его папа сам делает из простого, рассыпного. У брата с Ростова научился. Сейчас поставлю чайник и попьем со сладеньки вприкуску. Так вкуснее!

За следующую неделю колхоз полностью провел уборку ячменя и перекинулся на пшеничные поля. На полях, вместе с наблюдающими за работой агрономами и представителями колхозного правления, появились и другие, незнакомые никому люди. Хотя, сказать по правде, никому до этого не было особого дела. Ну чиновники и чиновники. Бог с ними.

Жизнь колхозников изменилась мало. Только время от времени вызывали кого из комбайнеров или шоферов в колхоз. Проводили какие-то беседы, сути которой никто особо не понимал. Да и не вдавался в суть, собственно говоря. Беседы проводили те самые незнакомые чиновники. Да вот до меня очередь все никак не доходила.

Зато дошла другая. Сегодня поставили меня на перевозку очищенного ячменя на армавирский элеватор, в котором хранил колхоз часть своего урожая.

Работа эта была тяжелая. Иной раз чуть не всю ночь приходилось катать туда-сюда, с тока на пункт приема зерна и обратно, чтобы вывезти начищенную норму зерна. Сегодня возил я уже седьмой рейс.

А начальство торопило. Еще утром сгустились над полями потемневшие облака. К обеду все небо уже закрывали массивные бугристые тучи. В воздухе воцарилась предгрозовая духота.

По всем колхозным структурам прокатилась весь: возможно, ночью ударит град.

Потому пришлось на мехтоке скорее избавляться от остатков ячменя, что хранился прямо под открытым небом. Сорную пшеницу же, которой было еще совсем немного, завтоком распорядился загружать в старый амбар, от греха подальше.

Зав работал целый день, очищая остатки ячменного урожая. Мы брали в кузова прямо из бункера и тотчас же неслись на элеватор. Колхозное начальство распорядилось сегодня опередить погоду.

— Места не хватит! Сейчас мы все не спрячем в амбар! — Кричал раздраженный завтоком по телефону председателю колхоза, — рейсы в Армавир прерывать нельзя! Загрузим часть на элеватор, там уже давно ждут наш ячмень. Остальное же покамест подождет в амбарах. Да только вы не забывайте, что еще под пшеницу нам нужно место! Что? Под пленку? Ну часть под пленку укутаем. Дак а весь ток я вам пленкой не закрою!

Весь день часть машин работала на элеватор. Весь день завтоком сетовал на неграмотное выделение места под механизированный ток, что приходится выходить из подобных ситуация вот так, через одно место.

Слышно было как вдали, где-то за горизонтом, гремит канонада. То с Армавира, с нашего и близлежащих поселений, открыли по градовым облакам огонь специальным боеприпасом. Пытались разогнать град. Да только если даже и разгонят, прольется тот град дождем, а уборку все равно придется сдвинуть на день-другой. А вот коль град, там уже сложнее.

Стемнело. Заходило уже десять вечера. От монотонного шума дороги и мотора в кабине было сонно. За окном завывал ветер. То и дело задувало боковым потоком, норовя скинуть машину с дороги. Перед глазами мельтешила под желтым светом фар дорога, убегала она куда-то под днище машины.

Посадка черной стеной возвышалась по левую руку. Деревья волновались под ветром, делались будто живыми. По правую растянулось голое и оттого черное в темноте поле. Над ним носило какой-то сор.

В этот момент, конечно, жалел я, что нет тут, в газоне, против современных машин из моей прошлой жизни, никакой музыки. С ней ехать было бы веселее, да и не так скучно, не так сонно. Потому приходилось бороться с усталостью одной только волею.

Решил я, что в будущем и сам раздобуду хороший приемник или даже магнитофон и как-то прилажу его к Белкиной кабине. Пусть хоть какая-то музыка будет тут звучать. В длинной дороге все будет веселее.

Когда поднялся я на очередной дорожный пригорок и пошел вниз по склону, по которому бежала к городу темная дорога, то увидел большой грузовик на обочине.

Признаться, я бы и значения ему не придал. Да вот только когда подъехал я ближе, выскочил мне под свет, на обочине мужичок — шофер тягача. Стал махать рукою, просить остановки.

Я сбавил скорость, проехал тягач, стал сруливать на обочину. Только когда оказался я вблизи него, увидел, какой крупный он, этот тягач был. Явно армейская модель. Но тут я был не уверен, потому как в таких большевозах не очень разбирался. Но показался он мне МАЗом.

Успел я рассмотреть этот автомобиль: на четырех осях и шести здоровенных колесах стояла его продолговатый прямоугольный кузов. Под широким ветровым, на тупорылой кабине светились две кругленькие фары.

Тащил этот зверь за собой две полные грузом платформы для тяжелой техники. Сам же груз был скрыт защитным пологом. Однако судя по высоким его, этого груза, силуэтам мог я сказать однозначно — не военная техника-то была, а, скорее всего, какого-то гражданского назначения.

Я съехал на обочину позади тягача, не глуша двигателя, выпрыгнул из машины. Сильный ветер разогнал духоту. Стал он на редкость холодным, неприятно задувал за пазуху. На темном асфальте темнели еще более черные мокрые следы дождевых пятен. Были они похожи на дыры. Шел тяжелый редкий дождь.

Мужичок, что меня затормозил, торопливо пошел ко мне, вдоль своей машины. Рукою он придерживал кепку от ветра. Другой мужичок, который все это время ждал в машине, выпрыгнул. Тоже пошел ко мне.

Тот, что меня затормозил, носил, как я успел заметить, гражданское: брюки да светлую выпростанную рубаху, водительскую кепку. Рубаху мотал ветер, закидывал ее полы назад.

— Здорова! — Крикнул мужик в кепке высоковатым смешливым голосом, — скажи, друг, а ты местный?

— Местный! — прикрикнул я ветер, пожимая