– Решил, что она одна из приглашенных. Сотрудница «Надзора», с которой мне еще не довелось познакомиться. Возможно, приехала позже остальных.

Мы снова были в Палаццо Кирецциа – черно-белом дворце на берегу Гранд-канала.

– Вы не думали спросить у нее напрямую?

– Я ведь мог ошибаться. Чего-то не расслышать, неправильно понять. А интересоваться в лоб, Посвященная она или нет, – неоправданный риск, не находите?

– Разве вы не были заинтригованы?

– Еще как! Маскарад, загадочная женщина, улочки Венеции… Сложно представить себе более интригующий вечер.

– Почему вы покинули бал вместе с ней?

– Решил, что она хочет потрахаться, – усмехнулся я.

– Не нужно похабностей, мистер… Кейвен.

– Вашу ж мать… – Я откинулся на спинку стула и устало прикрыл глаза.

Я беседовал с мужчиной, который застрелил мою пираточку. Его звали Ингрес, и он, похоже, еще не простил мне то, что я одолел его в баре около часа назад. На правом запястье, которое я проколол пиратской саблей, красовалась аккуратная повязка. Рабочую робу он сменил на строгий черный костюм и серую водолазку. Да и держался теперь по-другому: выглядел как человек, который не выполняет приказы, а отдает. К тому же он явно был опытным транзитором – настоящим мастером, раз уж сумел пронести между мирами столь существенный предмет, как оружие; такое удавалось лишь немногим. В том числе и мне, но с большим трудом. Именно из-за его маневра я ощутил прокрут за пару секунд до того, как он застрелил девушку. На широком, загорелом, открытом лице залегли морщинки, которые обычно говорят о привычке улыбаться. Ингрес, однако, выглядел одержимым, чем-то терзаемым и ничуть не веселым.

Когда я убрал саблю и помог ему подняться на ноги, никаких объяснений не последовало: в бар вломились два амбала из свиты профессора Лочелле, каждый демонстративно запустил руку под пиджак. Судя по лицам, они рвались в драку и огорчились, что опоздали. Им оставалось только помочь двум раненым коллегам. Ингрес поручил одному из верзил отвести нас к ближайшему каналу, где дожидался, работая на холостом ходу, катер. Звук его мотора гулким эхом отдавался в проулках между темными зданиями. Фары не светили; на голове водителя красовалось нечто вроде бинокля на ремне. Он отвез нас с Ингресом обратно в Палаццо Кирецциа, а затем, включив освещение, уплыл по Гранд-каналу.

Меня попросили подождать в спальне на втором этаже. Окно защищала крепкая черная решетка, дверь заперли. Телефона не было. Когда меня привели в эту комнату, служившую профессору Лочелле кабинетом, на мне по-прежнему красовался костюм священника.

Прокашлявшись, Ингрес спросил:

– Были другие моменты, наводившие на подозрение, что ваша спутница – одна из Посвященных?

– Да, прямо перед вашим появлением. Она что-то сказала про мой отпуск. Мол, я сейчас «не путешествую».

– А еще?

– Больше ничего. Хотя нет. Упомянула слово «эскапада». Сказала, что оно значит «дерзкая авантюра». Вам это о чем-нибудь говорит?

– Слово я знаю, – малость поколебавшись, ответил Ингрес. – А что оно значит для вас?

– Впервые услышал. Не понимаю, к чему она его приплела. Это важно?

– Сложно сказать. А она не пыталась вас завербовать?

– Куда? – удивился я.

– Она ничего вам не предлагала?

– Ничего. Даже того, на что я надеялся, мистер Ингрес. – Я изобразил многозначительную ухмылку, но, видимо, зря старался.

– На что же вы надеялись?

Я вздохнул.

– На то, что мы с ней займемся сексом, – сказал я тихо, будто растолковывая прописную истину идиоту, и на всякий случай добавил: – Прелюбодейством.

Ингрес и бровью не повел.

– Как вы обо всем узнали? – спросил я. – Кто она такая? Что она задумала? Зачем связалась со мной? Почему вы пытались остановить ее, поймать или… что вы хотели с ней сделать?

Он поглядел на меня чуть дольше и, не скрывая довольного тона, парировал:

– В данный момент я не могу ответить на ваши вопросы.

Позже мы с мадам д’Ортолан прогуливались среди надгробий и кипарисов на обнесенном стеной кладбищенском острове Сан-Микеле, что в Венецианской лагуне. Ярко-голубое небо, усеянное клочьями облаков, на юго-западе уже розовело в преддверии заката.

– Ее зовут миссис Малверхилл, – поведала мадам д’Ортолан.

Я почувствовал, как она повернула ко мне голову, но продолжил идти, не отрывая взгляда от дорожки между рядами мраморных надгробий и темных металлических оград.

– Когда-то она меня обучала, – обронил я как бы невзначай.

Про себя же я изумился: так это была она! Внутри словно зазвучала музыка.

– Ну-ну. – Мадам д’Ортолан остановилась и вытащила лилию из небольшой вазы, закрепленной на стене какого-то склепа.

Она протянула цветок мне. Я открыл было рот, чтобы сказать «спасибо», однако она перебила:

– Вы не могли бы убрать щетинки?

Я ответил озадаченным взглядом.

– Тычинки. – Она указала в середину цветка. – Вот эти штучки с оранжевой пыльцой. Можете их выдернуть? Пожалуйста. Я бы сама, но у этого тела слишком пухлые пальцы.

Мадам д’Ортолан обитала в теле высокой мощной женщины средних лет с ярко-рыжими волосами. Одета она была в белую шелковую блузку и розовый с сиреневым кантом костюм. Пальцы и правда выглядели толстоватыми. Я запустил руку в чашу цветка, стараясь не задеть подушечки с пыльцой. Мадам д’Ортолан наклонилась, внимательно наблюдая.

– Осторожнее, – почти прошептала она.

Когда я выдернул все тычинки, два моих пальца порыжели. Я вручил лилию мадам д’Ортолан. Длинными ногтями она отсекла стебель, а цветок вставила в петлицу пиджака.

– Миссис Малверхилл многое делала для «Надзора», – продолжила она. – Посвящала Непосвященных, следила за порядком и логистикой, перемещалась между мирами, читала лекции… Как вы упомянули, преподавала теорию транзиции на Экспедиционном факультете. А теперь, ни с того ни с сего, предала нас.

Нет, подумал я. Предателем она была всегда.

– Как думаешь, кто мы такие, Тэмуджин? – тихо спросила она, мягкими пальцами поглаживая меня по животу.

– Боже… – выдохнул я. – Это что, дополнительный экзамен, профессор?

Она потянула за один из каштановых волосков, которые дорожкой росли у меня ниже пупка. Я порывисто вздохнул и накрыл ее руку своей.

– Почему бы и нет, – она приподняла одну темную бровь. – А теперь отвечай на вопрос.

– Что ж, ладно… – Я погладил руку, что гладила меня. – Мы – те, кто исправляет, чинит.

Я говорил очень тихо. Комната утопала в тенях, освещенная тлеющими в камине угольками да единственной догорающей свечой. Слышны были лишь наши голоса да легкий стук дождя по мансардному окну.

– Мы чиним то, что сломано, – продолжил я, постаравшись не повторять ее слово в слово – перефразировать то, что она поведала мне, поведала нам, своим студентам. – Или не позволяем сломаться тому, что вот-вот сломалось бы.

– И зачем мы это делаем? – Она попыталась пригладить волоски у