Историки оценивают правление Зои по-разному, но сходятся в одном: она была гораздо сильнее мужчин, которые ее окружали. Для константинопольцев Порфирородная была самодержавной госпожой, имевшей высшее право на любые причуды. Память об этой властной, сумасбродной и любвеобильной женщине сохранилась благодаря придворному летописцу Михаилу Пселлу и его преемникам – Иоанну Скилице и Константину Манассии, творившим уже в эпоху Комнинов.

Рукописи, как известно, не горят, но свидетельства о Зое присутствуют не только на бумаге. В Айя-Софии есть мозаика, на которой царица и ее последний супруг стоят возле Иисуса. Первоначально на мозаике Порфирородная изображалась вместе с Михаилом IV Пафлагоном, но после изгнания Зои из Константинополя в 1042 году Михаил V Калафат велел уничтожить ее изображение. Вернувшись в столицу и обвенчавшись с Константином IX, императрица приказала восстановить мозаику и заменить образ Пафлагона образом Мономаха. Мастера переделали голову василевса, оставив на изображении прежнее тело. Лик Христа также был восстановлен – по слухам, Зоя потребовала от мозаичиста, чтобы Спаситель взирал на нее, а не на императора.

История Зои Порфирородной, полная романтических приключений, представлялась фантастической большинству константинопольских (а затем и стамбульских) женщин. Ислам разрешает мужчине иметь четырех жен и неограниченное число наложниц – этим объясняется наличие гаремов у султанов и вельмож Порты.

Османы тщательно оберегали своих женщин. «Европейцы совсем не умеют себя вести, – возмущается турчанка в романе Курбана Саида “Девушка из Золотого Рога”. – С незнакомой женщиной не подобает вести разговоров о любви и рассматривать ее такими жадными глазами». Во многих турецких семьях сохранились машрабии – изящные деревянные ширмы. Они отделяли мужскую половину дома от женской, а также устанавливались на окна и балконы. Платки и длинные одежды, скрывавшие лицо и тело, отдельный вход в мечеть и прочие способы дифференциации мужского и женского мира имели целью защитить женщин от посягательств чужих мужчин. С этой задачей, наряду с замками и оконными решетками, хорошо справлялись евнухи.

Западные путешественники любили рассказывать о женщинах Стамбула. Европейцы отмечали их таинственность и недоступность, окутывали их романтическим ореолом, словно ревнивые мужья – паранджой, и видели колдовское очарование в каждом их жесте и взгляде. Нерваль вспоминает ехидную реплику Карагёза о том, что стамбульские женщины все равно посягают на целомудрие порядочных мужчин – с помощью нежного голоса и пламенных взоров в прорезях кисейной маски. Пьер Лоти в романах «Азиаде» и «Расставание» поведал читателям о своей любви к черкешенке Азиаде – одалиске из гарема стамбульского бея, которая сразила писателя, лишь взглянув на него, – и ее большие глаза были зелеными, «как зеленое море, воспетое поэтами Востока».

Впрочем, не все иностранцы были столь впечатлительными, как Пьер Лоти. Теофиль Готье задается вопросом: как влюбиться в красавицу, увиденную мельком, если между вами стоит непреодолимой стеной сам уклад жизни? Глава книги Готье «Путешествие на Восток», посвященная женщинам, открывается историей, которая вдребезги разбивает надежды европейцев на любовные приключения в Стамбуле. Путешественник встречает на улице старуху – и та проводит его в роскошные покои, где на атласных подушках возлежит прекрасная султанша. В самый пикантный момент возвращается муж. Гость едва успевает выскользнуть через потайную дверцу – если, конечно, дело не обернется для него вооруженной схваткой или утоплением в Босфоре.

Готье описывает едва ли не старейший способ обмана туристов в Стамбуле. Перед наивным путешественником разыгрывался спектакль, для которого требовались старая сводня, местная красотка и уединенный дом. Мужское тщеславие дорисовывало все остальное. Легковерный иностранец видел в продажной женщине наложницу паши, а то и одалиску самого падишаха. Спектакль обычно заканчивался изъятием у одураченного европейца некоторой суммы денег, о чем жертва аферы впоследствии предпочитала умалчивать.

Подобные сомнительные «романы» едва ли можно считать настоящим знакомством со стамбульскими женщинами. Готье рисует картину, типичную для османской столицы: горожанки катаются в экипажах по полю Хайдарпаши и площади Баязид, отдыхают на кладбищах Перы и Скутари, ходят на комедии в Кадыкёй и на представления жонглеров в Саматью, болтают под аркадами мечетей, останавливаются у лавок Бедестана – но всюду их сопровождают подруги, чернокожая служанка, старуха-дуэнья либо евнух. В качестве стражи может выступать и ребенок; когда его нет, женщин оберегает общественная мораль.

Стамбульский журналист Ахмед Расим, живший на рубеже XIX–XX веков, сообщает, что столичная мораль с годами не стала мягче и снисходительнее к человеческим слабостям. Однажды друг Расима на улице говорил с негритянкой, и его задержал полицейский. В комиссариате юноша несколько часов доказывал, что женщина была его кормилицей.

Несмотря на препятствия, жительницы Стамбула при желании могли обманывать своих родителей и мужей. История города знает немало случаев, когда добропорядочная ханум предавалась запретным удовольствиям за спиной у ничего не подозревающего супруга. Восток – родина разного рода хитростей и недомолвок, родина селама (языка цветов), с помощью которого женщины общались с возлюбленными и назначали им свидания.

Эвлия Челеби, изучавший родной Стамбул, пишет, что даже обычный носовой платок играл важную роль в сердечных делах. В платки заворачивали сладости и подарки – например, в качестве приглашения на свидание любовнику тайно передавали платок с рахат-лукумом. Красный цвет платка символизировал пылкую страсть, зеленый – намерение нарушить святость супружеских уз, пурпурный – страдание, голубой – обещание встречи и т. д. Если платок рвался и сжигался, это означало: «Я умираю от тоски – гасну и увядаю».

Каждый стамбулец с возрастом постигал изысканный язык любви. Ахмед Расим называет его уникальным культурным достижением исчезнувшей османской цивилизации. Бумаги Расима хранятся в архиве Музея прессы на улице Диван Йолу, недалеко от площади Чемберлиташ; среди них есть дневник журналиста, содержащий немало любопытной информации.

По словам Расима, обучение секретному языку любви занимало не один год. Этот язык, никогда и нигде не описанный, состоял из условных знаков и мимики. Благодаря ему женщина могла вести долгий разговор с помощью определенной символики, выражая свои эмоции. Язык знаков использовался во время прогулок и катания на лодках по Босфору. Манера подбирать складки платья, поворачивать голову, стоять у окна, зажигать спичку или покачивать зонтиком – все эти и другие жесты имели свое истолкование.

Беглые сообщения между влюбленными усиливали страсть и возбуждали воображение. Если волосы ханум под покрывалом были собраны в пучок, это означало, что муж уезжает, если распущены – он скоро вернется. Подмигивание левым глазом один раз обещало свидание через час, два раза – через два часа, обоими глазами – через полчаса. Если женщина дотрагивалась до щеки закрытым веером – у нее были неприятности; если искоса посматривала на свою сопровождающую – значит, той нельзя доверять. Десятки ужимок указывали на женские мысли и желания. Прибегнув к столь своеобразному языку, стамбульцы высказывали упрек, демонстрировали ревность и даже ссорились. «Сколько поэм, писем и посланий написано этим языком! – восторгается Расим. – В наши дни уже не существует такой изящной литературы».

Стамбулу были свойственны все пороки большого города – неудивительно, что его периодически сотрясали скандалы. От позора не были застрахованы ни чиновники, ни полководцы, ни купцы. Так, в XVI веке в неверности уличили супругу военачальника Малкочоглу Бали-бея. Представ перед кади, ее любовник заявил: «Она дает мне деньги, кормит и покупает красивую одежду» – т. е. впервые в истории Османской империи официально признался, что находится на содержании у женщины.

Другая неприятная история разыгралась в 1577 году: некий Мустафа искал в кварталах Золотого Рога симпатичных юношей и устраивал их в богатые дома под видом женской прислуги. Идея имела успех: ханум охотно принимали на работу мужчин, чья внешность позволяла избегать сплетен. Все закончилось, когда один обманутый супруг застал «служанку» на месте преступления. В итоге молодых людей выслали из Стамбула, а Мустафу казнили.

Измены были очень опасны – по шариату отношения мусульманки с немусульманином караются смертью для них обоих. В Стамбуле самый известный приговор подобного рода датируется 1680 годом. Вдова янычара из Аксарая вступила в связь с торговцем-евреем, соседи донесли кади – и тот признал обоих виновными. Еврей клялся принять ислам и жениться на любовнице, но поплатился за греховную страсть головой. Вдову забили камнями возле Змеиной колонны на площади Султанахмет. На экзекуции присутствовал султан Мехмед IV, проявивший большой интерес к этому делу.

Жительницы