праву, осуждается по итальянскому уголовному кодексу, судится по германскому процессуальному кодексу, этим человеком управляют на основе французского административного права, а хоронят его по канонам ислама». В стране появился первый публичный банк – «Türkiye İş Bankası»; его центральный офис открылся в Стамбуле – но 13 октября 1923 года столица переместилась в Анкару.

Лишение Стамбула статуса главного города Турции обидело стамбульцев – тем более что Анкара была захолустьем. В декабре 1923 года The Times с издевкой писала, что в новой турецкой столице жить неудобно – министерство иностранных дел, например, работает в маленьком домике, к забору которого привязан осел, а развлечения и изящные искусства сводятся к распитию анисовой водки и игре духового оркестра. Но Гитлер одобрял решение Ататюрка – что нацисты, что кемалисты воспринимали Стамбул как средоточие всего самого дурного и порочного. Фюрер сравнивал город на берегах Босфора с Веной эпохи Габсбургов, где прошла его безрадостная молодость.

Перенос столицы в Анкару был необходим, дабы избавиться от султанских чиновников, погрязших в коррупции, порвать с османскими традициями и положить конец мусульманской ортодоксии. Многие мечети Стамбула переоборудовали в концертные залы, Айя-Софию превратили в музей. В парке Гюльхане (дворцовом парке Топкапы) установили первый в Турции памятник Ататюрку – его изваял в 1926 году австрийский скульптор Генрих Криппель.

«Он [Гази] самый бесстрашный в новейшей истории борец с предрассудками», – с восхищением писал Генри Мортон. Однако в самой Турции вестернизация нередко порождала агрессию. В 1926 году за неисполнение закона об одежде был казнен первый человек – стамбульский улем Искилипли Мехмед Атиф Ходжа, не пожелавший облачиться в европейское платье. Вообще модернизационные преобразования Ататюрка достойны отдельной книги, но одна реформа – реформа турецкого языка – является ключевой и самой сложной.

Не секрет, что язык одновременно определяет и отражает сознание – как отдельного человека, так и народа. В османском Стамбуле владение несколькими языками никого не удивляло – так, знание французского давало преимущества на рынке труда. В городе издавались романы на армяно-турецком языке. Приезжие караманлы (православные тюрки из Анатолии) писали по-турецки греческими буквами. В одной и той же газете статьи печатались на разных языках. Стамбульский лингвист Хаджибей Заде Ахмед Мухтар выпустил самоучитель «Как научиться читать по-армянски за 4 дня для османоговорящих» (1892). Все это являло собой примеры гибридизации языков.

Такая богатая лингвистическая палитра не вписывалась в концепцию национального государства. Ататюрк решил изменить османский (арабский) алфавит на латиницу – вплоть до того, что в 1932 году были запрещены азаны на арабском. Вместо них появились азаны на турецком. (Запрет снял в 1950 году премьер-министр Аднан Мендерес. Стамбульцы пришли в такой восторг, что в первый день после отмены запрета муэдзин Голубой мечети повторил вечерний призыв к молитве семь раз.) Коран также был переведен с арабского языка на турецкий. По просьбе Ататюрка это сделал Эльмалы Мухаммед Хамди Языр – стамбульский богослов, каллиграф и преподаватель медресе при мечети Баязид.

По утверждениям кемалистов, Порта была безграмотной – но империя славилась своей бюрократией. Количество чиновников исчислялось сотнями тысяч, и все они были грамотными. В 1908–1914 годах в османской столице ежедневно продавалось более 100 тыс. экземпляров газет, хотя в 1928 году в Стамбуле и Анкаре эта цифра составила лишь 19 700 – причем вместо нескольких сотен османских изданий выпускались всего три правительственные газеты. Таким образом, реформа языка была продиктована политическими причинами.

Мустафа Кемаль привлек к созданию нового алфавита лучших турецких лингвистов – их возглавил армянин Акоп Мартаян. Выпускник престижного стамбульского Роберт-колледжа, Мартаян владел 15 языками (помимо турецкого и армянского). В 1923 году он по поручению Гази взялся перевести османский язык (османлыджа) с арабицы на латиницу.

В 1934 году после принятия закона о фамилиях (в Порте их не было) Мустафа Кемаль распорядился дать фамилии государственным деятелям, и Мартаян придумал фамилию для президента: «Atatürk» («Отец турок»). Меджлис законодательно запретил брать ее кому-либо еще – запрет действует поныне и не подлежит отмене. Гази в знак особого расположения нарек Мартаяна Дилачаром (тур. dilaçar – открыватель языка). У лингвиста уже была армянская фамилия, и после получения второй он подписывался как Мартаян-Дилачар. В почетном прозвище, данном ему лично «отцом турок», кроется печальная ирония: турецкий алфавит создал армянин.

Османская цивилизация исчезала. По замечанию Памука, вместе с империей ушли в былое суфийский мистицизм, дервишские обители и умение читать книги, написанные арабскими буквами, – ибо после реформы алфавита старая утонченная культура должна была отмереть. Целые ее пласты отслаивались от повседневности – подобно тому, как с днища и боков лодки соскребают водоросли и ракушки, дабы она могла продолжить плавание.

Вместе с тем, искореняя османское наследие, Ататюрк сам превратился в султана. Обладая непререкаемым авторитетом, он сконцентрировал в своих руках абсолютную власть, а культ его личности не идет ни в какое сравнение с культом личности самых выдающихся падишахов. Сегодня в Турции официально три национальных героя: Мехмед II Фатих, Сулейман I Великолепный и Мустафа Кемаль Ататюрк.

Османская империя продолжает жить: в слове «эфенди» – обращении к мужчинам старшего возраста, в султанских мечетях, традиционных блюдах и старых песнях. Достаточно взглянуть на карту Стамбула – мосты Мехмеда Фатиха и Селима Явуза, улицы, названные в честь пашей и дервишей, и прочие топографические особенности мегаполиса не позволяют забыть его прошлое. Вы прилетаете в Стамбул, покупаете лиры с изображением Ататюрка, въезжаете на бульвар Ататюрка с моста Ататюрка, а на площади Таксим видите памятник Ататюрку. Но куда вы направляетесь потом? Правильно – в Айя-Софию и Султанахмет, в Румелихисари и Топкапы. Проплывая по Босфору, вы любуетесь примерно теми же пейзажами, что и Абдул-Азиз, Абдул-Хамид II и Мехмед VI. Высокая Порта оказалась живучее тех, кто хотел стереть всякую память о ней, – и в этом она похожа на погибшую, но бессмертную Византию. Ничто не исчезает бесследно – и, быть может, поэтому Мустафа Кемаль Ататюрк покоится в величественном мавзолее, напоминающем султанское тюрбе.

Глава 17

Город женщин

Стамбульская ханум может всё, даже быть счастливой.

Курбан Саид

Вестернизация не смогла окончательно уничтожить османскую культуру, но Турция преобразилась до неузнаваемости. Одной из наиболее дискуссионных реформ Мустафы Кемаля стало провозглашение равноправия полов – для современников Гази оно обернулось настоящим шоком.

В предыдущих главах речь шла преимущественно о мужчинах. Они управляли государством и принимали законы, воевали и торговали, разрушали и строили. О женщинах говорилось мало. Обычно галерея константинопольских и стамбульских дам ограничивается портретами Феодоры (жены Юстиниана I), Хюррем (супруги Сулеймана I) и пары-тройки других султанских жен и наложниц (например, Кёсем). Европейцы и американцы считали восточных женщин либо роскошными одалисками, либо бесправными существами, вынужденными тоскливо взирать на окружающий мир из-под чадры.

Константинополь унаследовал отношение к женщинам, характерное для античности. Их выдавали замуж в 12–13 лет – причем особая одаренность девочки могла привести к более раннему браку: так, святая IX века Феодора Фессалоникийская была обручена уже в 7 лет. В византийском обществе царил патриархат – женщинам предписывалось мало есть и тихо говорить, им не следовало громко смеяться, пить вино и сидеть за столом с мужчинами. Порицание вызывала любая часть женского тела, случайно показавшаяся из-под длинных одежд, – например, локоть или лодыжка. На заре XV века константинопольский монах Иосиф Вриенний в трактате «О причинах наших несчастий» относил к этим причинам новомодную привычку горожанок спать обнаженными.

В Восточной Римской империи сформировался идеал византийской женщины – скромной и благочестивой хранительницы семейного очага, которая воспитывает детей в страхе Божьем, читает душеспасительную литературу, а также безоговорочно подчиняется сперва отцу, а потом – супругу. Византийцы отделили мир мужчин от мира женщин, ибо полагали, что их смешение ведет к блуду, – даже императриц, в отличие от василевсов, короновали не в соборе Святой Софии, а во дворце.[451] Дома византийцев, подобно домам древних греков и римлян, состояли из двух частей – андрона (мужской) и гинекея (женской); позже мусульмане переняли этот опыт и разделили свои жилища на селямлик и гарем. В гинекеях женщины встречались с подругами, сплетничали и занимались рукоделием. Умение шить и ткать считалось необходимым для всех жительниц византийской столицы, включая знатных матрон. Гинекеи Константинополя славились шелком