Шрифт:
Закладка:
Теперь, когда ясно, как совещание 2 мая отразилось на германской экономической политике на оккупированных советских территориях, остался вопрос о влиянии утвержденного на нем курса на ход немецкого вторжения, которое началось 22 июня 1941 г. Следует отметить, что данная политика получила санкцию Гитлера и Геринга еще до совещания 2 мая. Встреча была нужна, чтобы получить подтверждение этого решения у чиновников соответствующих министерств, чтобы усилить взаимодействие между отделами и определить, хотя и в общих чертах, параметры стратегии. Кроме присутствовавших на встрече 2 мая (среди которых были наивысшие руководители экономической организации и будущий глава гражданской администрации оккупированных советских территорий) свое одобрение за несколько месяцев до начала вторжения открыто выражали Гитлер, Геринг, рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер (1900–1945), начальник штаба ОКВ Кейтель, генерал-квартирмейстер сухопутных войск Эдуард Вагнер (1894–1944), ведущие гражданские и военные[67]. Согласие с руководством Германии было единодушным.
Хотя намерения устроить массовый голод были введены в оккупационную политику как важнейший ее фактор еще на раннем этапе, они были еще слишком непродуманными, и потому их нельзя было назвать «планом»[68]. Лучше всего здесь подошло бы слово «концепция», «замысел»: похоже, что у экономических стратегов не было ясного представления о том, как эти идеи внедрять. Было непонятно, где именно, и главное, какие меры применять на оккупированных советских территориях. При этом нет оснований сомневаться в том, что данному истребительному подходу в рамках официального курса придавалась огромная значимость, и в том, что он получил широчайшую поддержку[69].
Так или иначе, вскоре обнаружилось, что внедрение «политики голода», по крайней мере в изначально запланированном виде, невозможно. В условиях, когда количество войск на оккупированных территориях было ограничено, а военная ситуация стремительно ухудшалась, задача по огораживанию отдельных регионов и обречению миллионов на голодную смерть оказалась неосуществимой. В итоге жители СССР тысячами начали скитаться по сельским дорогам, разыскивая себе пропитание, и развился черный рынок (Gerlach, 1998b: 29–32), чего экономические стратеги так боялись и хотели избежать (IMG 1949. Bd. 36: 138). Исключением стал Ленинград, который морили голодом с 1941 по 1943 г. и в котором умерло 600 тыс. человек, но жертвы в таких масштабах были возможны только потому, что при осаде города в распоряжении оказались целых две немецкие армии (Gerlach, 1998b: 29. Fn. 48).
В результате того, что задуманное пошло не по сценарию, главными жертвами «политики голода» стали военнопленные, в которых и экономические стратеги, и военное руководство видели конкурентов немецких солдат в борьбе за скудные съестные запасы. Хотя до вторжения об их целенаправленном истреблении явно не говорилось, отвечавшие за политику отчетливо понимали, в каких масштабах вермахт будет брать пленных, и никак не подготовились к тому, чтобы их кормить и содержать (Streit, 1991: 76; Gerlach, 1999: 783; Herbert, 1999: 156). Таким образом, еще до начала претворения в жизнь плана «Барбаросса» в руководстве рейха существовало единодушное мнение о том, что советские военнопленные в значительной мере будут обречены страдать от недоедания. Поскольку советским военнопленным, естественно, ограничили свободу передвижения – чего не удалось сделать в отношении мирных жителей, – появилась возможность обречь на смерть именно эти изолированные массы людей. Таким образом, с точки зрения немцев, советские военнопленные идеально подходили на роль жертв политики изолирования больших скоплений людей; чтобы не кормить с оккупированных немцами земель, их обрекли на голод[70]. Тот факт, что в немецком плену умерло более трех миллионов советских граждан[71] (смерть большинства прямо или косвенно вызвана недоеданием), поистине ужасен, при этом прогнозируемое число жертв «политики голода», приверженность которой выразили 2 мая 1941 г. статс-секретари, должно было быть в десять раз выше.
Собрание статс-секретарей 2 мая 1941 г. и вермахт: документ к размышлению[72]
Клаус Йохен Арнольд, Герт Любберс
В 2004 г. в своей статье в «Джернел оф Контемпорари Хистори» Ричард Дж. Эванс обозначил некоторые тревожные тенденции в исследованиях национал-социализма: «С начала 1990 гг. историография Третьего рейха не стала более нейтральной и не приобрела научности, а напротив, этих качеств у нее убавилось. Историки, вместо того чтобы подходить к проблеме “без гнева и пристрастия”, все чаще пренебрегали анализом, аргументацией, интерпретацией, выводя на первый план моральное суждение. Историография нацистской Германии оказалась в значительной мере – и даже полностью – под властью риторики а-ля судебный обвинитель и проповедующий моралист».
Это утверждение Эванса вызвано, не в последнюю очередь, появлением все большего числа научных трудов, в которых сделан акцент на роли вермахта в национал-социалистической диктатуре. Во многих работах по данной проблеме, по идеологическим соображениям, авторы стремятся уничтожить самое ядро анализа, нередко доказывая, что, в частности, поведение солдат и офицеров полностью соответствовало национал-социалистической идеологии. В рамках данной тенденции часто наблюдаются пренебрежение хронологией и редукционистский подход к сложной совокупности обстоятельств. Недооценивается и то, как вели войну другие державы, и то, какова была жестокая реальность войны. Самые радикальные гипотезы строятся на основе отдельных разрозненных документов, а фрагменты текстов, предложения и отдельные слова интерпретируются не с позиции понимания современников, а исходя из критериев наших дней. С точки зрения вышеперечисленных проблем весьма показательна статья Алекса Дж. Кея, посвященная совещанию статс-секретарей 2 мая 1941 г. (Evans, 2004: 163).
Операция «Барбаросса» по нападению Германии на Советский Союз была первой, в рамках которой Третий рейх преследовал определенные экономические цели и имел определенные планы. В процессе подготовки данной кампании 2 мая 1941 г. была проведена встреча, о содержании которой известно только из набора протоколов, использовавшихся в качестве улик на Нюрнбергском процессе. В документе зафиксировано озвученное на встрече мнение о том, что если