уже упомянутым запретом Гитлера на собрания министров, который был введен в конце 1937 г., когда заседания кабинета начали сходить на нет. Кроме того, несмотря на несомненную значимость и берлинской, и ванзейской встречи, ни на одной из них не принималось ключевых решений, вместо этого имело место информирование, обсуждение и координация между разными ведомствами той политики, которая уже была санкционирована Гитлером и узким кругом его приближенных. Нацистская элита могла бы принять многие радикальные решения и без статс-секретарских конференций, однако претворение этих решений в жизнь далось бы значительно труднее.

Участники встречи 2 мая, в явной форме выразившие свое одобрение сформулированной ведущими германскими экономическими стратегами «политике голода», представляли собой широкую выборку из представителей министерств и отделов. Кроме четырех высокопоставленных военных, присутствовали четыре сотрудника управления по делам четырехлетнего плана, а также трое сотрудников имперского министерства экономики, два представителя – одновременно – имперского министерства продовольствия и сельского хозяйства и администрации Розенберга и по одному представителю от имперских министерства труда, министерства транспорта и управления лесного хозяйства. Кое-кто из участников занимал в перечисленных организациях более одной должности, в некоторых случаях, в дополнение к упомянутому, – имел членство либо в Командном экономическом штабе «Восток», либо в непосредственно ему подчинявшемся экономическом штабе «Восток». Так, фон Ханнекен одновременно был высокопоставленным военным, но на собрание прибыл в качестве унтер-статс-секретаря имперского министерства экономики. Бакке, Ландфрид, Зируп, Кляйнманн и Альперс – как и Томас – заседали в Генеральном совете по Четырехлетнему плану, при этом функция статс-секретарей в других ведомствах для них была основной.

Большинство учреждений, представленных на конференции, были напрямую заинтересованы в тех плюсах, которые сулило в сельскохозяйственном и логистическом аспекте успешное внедрение программы массового истощения голодом. Естественным выглядит присутствие двух представителей министерства продовольствия, учитывая, что сама идея родилась именно в этом учреждении, отвечавшем в рейхе и, если брать шире, в оккупированной немцами Европе за продовольственные вопросы. То обстоятельство, что первыми от «политики голода» выигрывали войска на Востоке, в достаточной мере объясняет, почему армия была представлена на встрече четырьмя высшими чинами. Четыре представителя были и от Управления по делам Четырехлетнего плана, всецело контролировавшего экономическую политику в Европе. От министерства экономики были трое, при том что авторитет его в экономических вопросах, за исключением разве что валютных, серьезно пошатнулся пятью годами ранее, когда появился Четырехлетний план.

Наличие двух сотрудников администрации Розенберга, включая самого министра восточных территорий, было связано с тем, что администрация отвечала на восточных территориях за гражданское управление. Скорость продвижения германских войск и, как следствие, победа как таковая зависели от способности аппарата снабжения обеспечивать войска топливом, боеприпасами и продовольствием. За счет ограничения транспорта продовольствия для войск и перевода их на снабжение непосредственно с оккупированной территории должны существенно разгрузиться транспортные потоки. Данные соображения объясняют присутствие на встрече высокопоставленного представителя министерства транспорта. Труднее понять, зачем было необходимо посылать туда по одному чиновнику от министерства труда и управления лесного хозяйства, хотя, вероятно, причина в том, что все четверо заседали в Генеральном совете по Четырехлетнему плану. Пожалуй, удивило только отсутствие представителя генерала-квартирмейстера ОКХ, ведавшего снабжением войск и вопросами военной администрации на оккупированных территориях (Gerlach, 2000: 177–182). Однако, как уже объяснялось выше, говорить с уверенностью о присутствии на встрече того или иного лица нельзя.

Средний возраст присутствующих приближался к 50 годам[64], хотя Шлоттереру и Рикке, которые были амбициозны и состояли на хорошем счету, было соответственно 35 и 41. Многие из участников имели хорошее образование, у почти половины были докторские степени. Большинство присутствовавших – госслужащие на жаловании. Значительную часть составляли члены нацистской партии, по меньшей мере треть состояла в СС[65], хотя эта функция не была основной ни для кого из присутствовавших – в отличие от Ванзейской конференции, где таковых насчитывалось 6 из 15. В Берлине в этот весенний день их собрали прежде всего потому, что они были опытными экономистами. Это, однако, не заставляет усомниться в их приверженности национал-социализму. Напротив, то, с каким воодушевлением они в тот день реагировали на услышанное – несмотря на то, что являлись «просто» функционерами-бюрократами, много говорит об их идеологических установках. 2 мая 1941 г. они безоговорочным одобрением встретили тезис о приоритете снабжения германских войск на оккупированных советских территориях над всеми остальными задачами.

Тем самым они не только дали свое согласие на гибель советских людей в беспрецедентных масштабах, но и подтвердили, что поставленной ими цели нельзя достичь, не истребив большое количество людей. Хотя создание запасов продовольствия путем физической изоляции миллионов советских людей от источников пропитания в основном преследовало экономические цели, к тому, что такая идея вообще была вынесена на рассмотрение, привело свойственное авторам данной стратегии чисто расистское отношение к предполагаемым жертвам.

При том, что в данной работе мы провели ряд параллелей между совещанием статс-секретарей в мае 1941 г. и встречей на озере Ванзее в январе 1942 г., не вполне ясно, насколько тесно связаны между собой два события в плане политики. Иными словами, если вопросы обеспечения войск продовольствием на оккупированной советской территории были для экономической политики Германии на первом месте, отражалось ли это на нацистской политике по отношению к евреям и повлияло ли на переход к политике геноцида на этих территориях? Учитывая, что главными жертвами «политики голода» были жители так называемого Полесья в северной и центральной России и Белоруссии, а также жители крупных городов Советского Союза, утверждалось, что, поскольку большая часть еврейского населения в СССР жила в городах, еще до вторжения в Советский Союз в июне 1941-го возник план ударить по советскому еврейству голодом (Gerlach, 2000: 272; Gerlach, 1998b: 27–30; Gerlach, 1999: 630–631). Действительно, почти 85 % советских евреев проживали в малых и больших городах (Robel, 1991: 501), и, более того, нацистские стратеги об этом прекрасно знали (IfZ. Fd 52)[66]. Однако не стоит делать подобных умозаключений в случаях, когда нет никаких свидетельств аналогичной логики у самих нацистов. Из того, что советские евреи жили в городах и именно города предполагалось в первую очередь обречь на голод, вовсе автоматически не следует, что национал-социалистический режим при помощи «политики голода» стремился истребить именно евреев. Как именно должна была осуществляться на практике обозначенная концепция и как предполагалось выбрать те самые прогнозируемые миллионы жертв, сегодня нам не ясно – как не было ясно и самим нацистским стратегам. Поэтому в директиве от 23 мая 1941 г., отразившей по прошествии трех недель со времени статс-секретарского заседания его итоги, еврейское население СССР не упоминается.

Однако на данной стадии планирования уже были