она произносит, что принесла мне чёртовы пряники на работу, когда слушает мои слова в свой адрес и её тело обмякает на моей груди, обмякает лишь благодаря словам. Блять, только благодаря словам, без прикосновений, только слова и мои руки на её осиной талии. Полина является одним единственным, о чём я мог думать сутками без перерыва. Это смахивает на одержимость и зависимость, но это не то, это нечто большее. Я не могу насытиться её присутствием в своей голове, её телом в своих руках сейчас и даже не могу представить, что будет, когда я заявляю на неё свои права физически.

— Полина? — спрашиваю я, когда она безмолвно хныкает. Её разговор о пряниках уходит на второй план. Она тяжело дышит, словно ей не хватает воздуха, а моя крепкая хватка на её теле вовсе не помогает, а даже наоборот. Она настолько красная, что я дотрагиваюсь большим пальцем до её щеки, она просто горит. — Всё хорошо, малыш?

— Нет, — тихо отвечает она, продолжая хвататься за мои бицепсы через ткань рубашки. Она такая крохотная на фоне меня, миниатюрная. И она выглядит так, будто я довёл её. Я сделал это. — Мне кажется, нет.

Пальцами я прохожу по её позвоночнику, видя, как она нервно ёрзает на моём рабочем столе. Блять, это зрелище просто выворачивает меня наизнанку, заставляя член затверденеть в штанах.

Чёрт, это просто невыносимо. Я не могу трахнуть кого-то другого, потому что Полина — всё, о чём я могу думать. И я не могу сделать это с ней сейчас, с семнадцатилетней девочкой. Я сделал слишком много дерьма в своей жизни, раз сейчас испытываю на себе подобную каторгу.

— Что произошло только что, — это должно быть вопросом, но звучит как требование — требование сказать мне.

— Я не могу сказать, — она поднимает на меня глаза и это, блять, лишнее, потому что её искушающий, вялый, бессильный взгляд просто сводит меня с ума, заставляя подбородок дрожать от тика.

— Скажи мне, малыш. Скажи мне это.

— Ты знаешь. Ты понимаешь.

— Я знаю. Я понимаю. И хочу, чтобы ты сказала мне это.

Вдыхая сладкий аромат её тела, будто она только-только приняла душ с клубничным гелем для душа, я наклоняюсь к ней ещё ближе. На её лбу испарина, она не может смотреть на меня дольше, чем несколько секунд.

— Полина, — твёрдо повторяю я и она чуть ли не подпрыгивает на месте от резкости моего тона.

— По-моему, я… Да, я только что кончила, Стас.

Эти нескольких слов затуманивают остаток моего разума. Блять, да, я сделал это, я довёл её, просто сказав, что она моя. Моя девочка. Моя принцесса. Моя во всех смыслах, всегда, везде, душой, телом, даже если я ещё не заявил на неё свои права. Она моя, а я одержимый, зависимый, ненормальный.

Моя ладонь ложится сзади, на её шею, я притягиваю её к себе, жадно, ненасытно целуя. Она не успевает за моим темпом, потому что её признание превратило меня в дикого зверя. Мне стоит опомниться, но только после того, как я насыщусь этими губами.

— Ты сделала это, моя девочка. Ты настолько чувствительна, — хриплю я, губами спускаясь к её шее. Она не перестаёт хныкать и ёрзать так, словно готова повторить то, что сделала. — Кажется, мы нашли способ, как мне не очернить тебя до твоего совершеннолетия, но при этом доставлять тебе удовольствие.

Она запрокидывает голову, а одна её рука беспокойно ложится на грудь. Господи, в этом открытом платье так хорошо видны её небольшие, но невероятные формы. Одной рукой я обнимаю её за талию, а вторую тоже кладу на её грудь и немного приспускаю ткань платья, обнажая для себя её грудь в нежно- прозрачном бюстгальтере с кружевами.

Боже, моя девочка, просто нахрена, просто что ты со мной делаешь, мне даже самому страшно. Всё это время, все эти семь или восемь месяцев, я не видел её настолько открытой, сексуальной, в моей руках. И это хорошо, потому что сейчас я не представляю, как мне справиться с этим.

— Что ты делаешь со мной? — рычу я, сжимая её одну её грудь так крепко, что она пищит в моих руках. Она пытается отползти назад, но моя рука на её талии не даёт ей этого сделать. Я могу держать её одной рукой. Я могу держать её одной рукой так, что она даже не двинется, настолько она лёгкая, мягкая, слабая.

— Н-ничего. Разве я что-то делаю? — она дрожит и заикается. И я ненавижу себя за то, что сначала это похоже на страх.

— Ты ведь не боишься меня, правда?

— Нет, нет, — говорит она, и оба раза чётко, так, чтобы не закрались сомнения.

— Хорошо, потому что я никогда не причиню тебе боль, не сделаю что-либо, что не понравится тебе.

— Я знаю, но… Мне нравится то, что ты со мной делаешь. Сейчас я чувствую себя нужной.

— Ты всегда нужна, Полина. Ты всегда нужна мне.

Она снова принимает мой поцелуй, когда я продолжаю мять её нежную грудь через лифчик. Даже через ткань, на ощупь её сосок затвердевает настолько, что я теряю контроль, играясь с ним тремя пальцами.

Меня затягивает водоворот из мыслей, когда я понимаю, что кто-то смотрит на неё. Одно движение, как я сейчас сделал, и её платье спадёт вниз, обнажая всю эту прелесть, которую никто, блять, не должен видеть. Никто, кроме меня.

Я не думал, что она настолько чувствительна к словам. А теперь я вижу, насколько она чувствительна к тактильности. Её тело буквально трясётся от того, что я играюсь с её грудью. От того, что я держу её и позволяю себе тронуть её там, где мне не следует.

— Стас, — жалостливо пищит она, в уголках её глаз собирается влага. Видя это, я успокаиваю свой чёртов животный инстинкт и притягиваю её к себе, обнимая. Она дрожит и трясётся, сжимая ткань моей рубашки на груди и руках.

— Прости…

— Нет, всё хорошо. Это всё от эмоций, правда.

— Всё равно мне не стоит пока что распускать свои руки.

— Даже если я хочу, чтобы ты распускал свои руки?

— Даже если, милая, — улыбаюсь я.

Успокоившись, я помогаю поправить ей платье. Вскоре она достаёт из рюкзака прозрачный контейнер, в котором аккуратно выложены пряники, и протягивает мне. Я ненавижу сладкое и из всего сладкого пряники я ненавижу больше всего, но я беру один и откусываю немного. Откусываю до тех пор, пока не съедаю его целиком.

— Вкусно? — с надеждой спрашивает она, на что