Шрифт:
Закладка:
— Не нужно, — снова просит она, открывая металлическую дверь. Её лицо раскраснеслось больше, чем обычно. Блять, это просто невыносимо, смотреть на неё и понимать, что бо́льшую часть своей жизни она провела в такой атмосфере. Я могу сойти с ума лишь от одной подобной мысли. И я всегда думал, что лишён эмпатии, что именно это и жёсткость характера помогала мне в бизнесе. Нет, вся жёсткость уходит, когда она рядом.
Дверь на кухню не закрыта, поэтому ещё на пороге можно понять, где они находятся. Честно говоря, мне стоит огромных усилий, чтобы не сорваться с места при ней и не превратить всех этих ёбанных пьяниц в одно пятно красного мессива. Полные боли и разочарования глаза Полины подталкивают меня не сдерживаться и сдерживаться одновременно. Я чувствую, как напрягаются и вздуваются вены на руках и шее, как судорожно играют желваки на лице, челюсти будто взорвутся сейчас от напряжения и спазмов.
— Пожалуйста, уйди, — просит она тихим голосом, чтобы никто не услышал, кроме меня.
Меня просто поражает и убивает осознание того, что она лучше останется в одной квартире с ними, чем позволит мне остаться и разобраться с этим блядством.
— Иди в свою комнату, Полина. Найди своего отца, — стараюсь как можно мягче произности я, но строгость из голоса выкинуть не получается.
— Стас, пожалуйста…
— Полина, иди, — приказываю я. Понимаю, что не стоит разговаривать с ней в таком повелительном тоне, но я больше не могу ждать и терять время, я теряю терпение, потому что всё ещё не разобрался с этими отбросами.
Не разуваясь и с не снимая верхней одежды, она идёт вперёд по коридору и заходит в свою комнату. А вот я снимаю пиджак, чтобы мои движения ничего не сковывали. Останавливая болезненную дрожь от злости в руках, я прохожу вперёд и вижу, за столом сидят трое мужиков, а мать Полины сидит на одном из них, обняв его руками за шею. За пьяным смехом не слышно разговоров, но мне насрать в принципе, о чём они беседует. Я выхожу на середину кухни, когда все смотрят на меня.
Она смотрит на меня и складывается ощущение, что только от одного моего вида она протрезвела. Её глаза наполняются страхом и осознанностью.
— Кто это? — мерзким голосом спрашивает один из этих долбаёбов, которого я в миг поднимаю за шкирку и ударяю головой о стену, прежде чем веду по коридору к двери и вышвыриваю вниз по лестнице. Мне, честно говоря, насрать, даже если он сдохнет.
Медленным шагом возвращаюсь внутрь, я собираюсь сделать то же самое с двумя остальными — но и они, видимо, немного приходит в себя от увиденного и стоят по струнке ровно, когда я захожу.
— Если увижу здесь ещё раз, я вас застрелю, — рычу я и наблюдаю за тем, как они, шатаясь и скуля что-то нечленораздельное себе под нос, идут к двери, берут обувь в руки, даже не останавливаясь на то, чтобы обуться, и выходят.
Я делаю глубокий вздох, стараясь привести себя в чувство и не убить эту женщину на месте. Я даже не могу назвать её матерью или человеком, просто существо, из-за которого страдает моя девочка и страдала всю, мать его, жизнь.
— Станислав, я-я… — она заикается, поднимаясь на ноги. Глаза мечутся в разные стороны, они такого же зелёного цвета, как у Полины, только чуть темнее.
— Замолчи, — резко говорю я, потому что понимаю, что ещё одно слово из её рта — и я просто придушу её на месте. Она нервно потирает ладони, я вижу, что её взгляд не затуманенный алкоголем — или не так, как мог бы. — Я говорил тебе хорошо обращаться со своей дочерью. По-твоему, это называется «хорошо»?
— Клянусь, я ничего не делала, — её глаза наполняются слезами.
— Я тебя предупреждал, чтобы в твоём доме не было пьяных отморозков, иначе я превращу твою жизнь в кошмар.
Она закрывает лицо руками, начиная рыдать навзрыд. Меня совершенно не трогает данная картина.
— Успокойся, — холодно требую я.
— Об-бещаю, я обещаю, больше не…
— Мне легче позвонить сейчас и отправить в психушку, или повесить на тебя какое-то дело, чтобы упрятать за решётку лет на пятнадцать, — я перебиваю её раздражённо, но мой пульс учащается, начинает стучать резче и быстрее, когда сюда вбегает Полина и вся в слезах, утыкаясь мне в грудь.
— Пожалуйста, умоляю тебя, не надо.
Её руки сжимают ткань моей рубашки с такой силой, что я удивляюсь. Её мокрые от слёз щёки делают эту ткань такой же мокрой. Она плачет под рёв своей матери и рушит все мои планы, заполняя собой мои мысли. Блять, на неё в таком состоянии невозможно смотреть, я готов потерять всё своё дерьмо.
— Пожалуйста… — повторяет она, не давая мне возможности вернуться к разговору с её чёртовой матерью. Одной рукой я прижимаю её к себе, другой глажу по растрёпанным волосам, некоторые пряди которых уже стали мокрыми от слёз.
— Выйди, — приказываю я её матери, которая наблюдает за этой картиной, не прекращая истерически реветь. — И закрой за собой дверь.
Она беспрекословно выполняет то, что требую. Дверь закрывается, но Полина всё ещё ищет моей защиты от меня же самого — прижимаясь ко мне, она гладит мои предплечья, бицепсы и моя грудь напряжены до придела, такое ощущение, что рубашка на мне сейчас разорвётся.
Наконец он поднимает голову, смотрит на меня своими изумрудными глазами и добивает меня этим умоляющим взглядом.
— Я тебя очень прошу, пожалуйста, не трогай её. Оставь её в покое.
— Полина, — начинаю я, даже не в состоянии сформулировать предложения и аргументы, потому что я не хочу причинять ей боль своей правдой.
— Стас, пожалуйста, не думай, что я наивный ребёнок.
Меньше всего мне хочется видеть в ней ребёнка. Нет, она не ребёнок, она слишком рано повзрослела. Она избитая судьбой девушка, безумно светлый человек, заслуживающий всех благ этого мира, которые я хочу преподнести к её ногам.
— Дело не в том, что я люблю её, Стас. Но её любит мой папа, он считает, что обязан ей, потому что она его не бросила, потому что заботилась о нём, даже если что-то по дому делала я, она работала, чтобы нас обеспечить. Он никогда меня не простит, если с ней случится что-то ужасное, если ты куда-то упрячешь её. Пожалуйста,
