— Вам всего четырнадцать.

— И что? Это нам не мешает. В конце концов, если мы победим, то через семь лет сможем голосовать.

— Какая чудовищная перспектива. От одной мысли, что вы получите право голоса, хочется раз и навсегда бросить весь этот суфражизм. Хотя, может, ты и права…

— Ещё как!

— Но я совершенно не хочу отвечать за вашу парочку. На митинге могут возникнуть беспорядки. Или вдруг эти ужасные хибернианцы явятся…

Об этом я не подумала. Но даже если так, мне всё равно хотелось туда попасть.

— Тебе не придётся за нами приглядывать, мы вполне способны сами о себе позаботиться.

— Если тебя отвезут в больницу в карете скорой помощи, родители первым делом обвинят меня, — сказала Филлис, явно несколько преувеличивая: скорая помощь после протестных акций не понадобилась ещё ни одной суфражетке (насколько мне известно). — Даже того, что я взяла тебя на митинг в парке и в «Фермерское подворье», хватит, чтобы в октябре меня не отпустили в университет.

Я как знала, что именно это она и скажет. Поэтому глубоко вдохнула и, выпрямившись во весь рост (всё ещё на три дюйма ниже Филлис), театрально объявила:

— В таком случае у меня нет выбора. Если не возьмёшь нас с Норой на митинг, я всё расскажу нашим престарелым родителям.

— Нет! — в ужасе отшатнулась Филлис.

— Определённо да, — подтвердила я. Хотя на самом деле, конечно, не стала бы: уж слишком это низко, подло и жестоко. Оставалось надеяться, что Филлис поверит в реальность моих угроз и блеф не вскроется. — Да ладно, Филлис! Мы не станем ввязываться в неприятности. Вот честное слово!

— Ты просто чудовище, — простонала Филлис.

— Ну пожалуйста, Филлис, — заныла я. — Всего один митинг. При первом же намёке на беспорядки мы улизнём из зала и поедем домой. Ты же знаешь, даже эти ужасные древние хибернианцы не станут бить девушек. По крайней мере, не моего возраста, — во всяком случае, я на это очень надеялась.

— Я подумаю, подлая ты мелкая тварь.

Но я совершенно уверена, что она нас возьмёт. Сейчас отправляюсь спать с неприятным осадком из-за всего этого шантажа, но на что не пойдёшь ради доброго дела? Попрошу Бога простить меня, когда стану молиться.

Позже

Я проснулась в четыре утра (о чём узнала, рассмотрев в свете уличного фонаря часы на каминной полке) и больше не могла заснуть, поскольку чувствовала себя ужасно виноватой из-за этого шантажа. Знаю, «не шантажируй» не входит в число десяти заповедей, и сомневаюсь, чтобы я когда-либо видела что-нибудь подобное в катехизисе, но, скорее всего, это просто настолько ужасно, что Бог даже не подумал предостеречь нас (хотя, полагаю, то же можно сказать и об убийствах, а они определённо хуже шантажа). В любом случае, есть это в Библии и катехизисе или нет (возможно, в Библии и есть, я её всю не читала), Бог явно не одобрил бы то, что я сказала Филлис. Так что в глубине души я знаю, что совершила смертный грех.

В общем, я решила, что было бы нечестно попасть на такой важный и нужный митинг столь гнусными средствами, поэтому с утра, во время завтрака, пока все уплетали тосты, а мама напоминала, что сегодня днём уйдёт к миссис Шеффилд обсудить ход сбора средств на благотворительность, я с самым значительным лицом обернулась к Филлис, давая ей понять, что хочу поговорить. Так что, когда все вышли из-за стола, она уже поджидала меня в холле.

— Что тебе нужно? Очередная порция шантажа?

Я задержала дыхание: кому приятно признавать свою ошибку, даже если знаешь, что иначе нельзя?

— Наоборот. Я ужасно переживаю из-за того, что пообещала всё про тебя рассказать. Ты, пожалуйста, знай, что я бы никогда этого не сделала.

Филлис вскинула бровь. Только одну — уж и не знаю, как она это делает. Я и сама пробовала, потому что это выглядит невероятно высокомерно и мне хотелось бы продемонстрировать это Грейс. Но сколько бы я ни старалась, обе брови поднимаются разом и я выгляжу скорее удивлённой. Хотя ещё год назад Филлис определённо не умела этого делать, и, возможно, в её возрасте я тоже так смогу.

— Правда? — переспросила она.

— Честное слово, Фил, я бы не стала. А сказала только потому, что мы очень-очень хотим пойти на митинг. Но я предпочла бы обойтись без ложных предлогов. Или притворного шантажа, — добавила я.

Похоже, мой страстный монолог Филлис не тронул.

— Тогда зачем мне тебе помогать? — спросила она. — Уж разумеется, не за твоё достойное поведение.

Я знала, что она права.

— Вряд ли я смогу придумать причину, — честно ответила я. — Может, кроме той, что мы действительно верим в наше дело и действительно хотим туда попасть. Чтобы лет через пятьдесят иметь право сказать потомкам, что присутствовали на самом важном суфражистском митинге, какой только видела Ирландия.

— Вашим потомкам… — повторила Филлис. — Что за дикая мысль!

— Я понимаю, почему ты не хочешь меня брать. Но подумай, как важно поощрять новое поколение борцов за правое дело! В смысле, нас с Норой, — добавила я, чтобы Филлис ничего не перепутала. — И у нас обеих есть деньги на билет.

— Ты ведь с меня не слезешь, правда? — спросила Филлис.

Я отрицательно замотала головой.

— Отлично, — вздохнула Филлис. — Поверить не могу, что снова поддаюсь на твой бессмысленный лепет, но всё-таки попрошу Мейбл оставить билеты для вас обеих — только потому, что вам будет полезно послушать выступления. Закалить, так сказать, характер — вам это явно не помешает. И деньги мне отдадите заранее: я уже поняла, что доверять вам нельзя.

— Спасибо, — смиренно сказала я. — И я действительно ужасно сожалею… ну, знаешь, из-за шантажа.

— Преступница из тебя не выйдет, — усмехнулась Филлис, — слишком легко сознаёшься. А теперь иди-ка ты лучше в школу.

Вот как получилось, что Филлис согласилась взять нас с Норой на митинг. Я знала, что она в конце концов сдастся: с ней всегда так. Вечером, когда я отдала ей деньги (Нора, сказала она, может заплатить в день митинга), Филлис попросила Мейбл взять билеты на четверых, после чего сообщила маме с папой, что ведёт нас на концерт на Вестленд-роу. К счастью, она удостоверилась в том, что у мамы нашлось другое дело (они с папой собирались в Клонтарф, в гости к папиному школьному другу, мистеру Кэмпиону) и она не сможет пойти с нами. Я по-прежнему чувствую себя виноватой из-за шантажа: о нём даже думать не стоило. Мне кажется, политика вредит душе: похоже, она сделала меня удивительно жестокой. Утешает только то, что я бы и правда никогда не донесла на Филлис. Надеюсь, Фрэнсис, ты это понимаешь, потому что вряд ли одобрила бы шантаж, даже ради благой цели.

И чтобы хоть как-то компенсировать причинённое мной зло, я решила написать ещё пару объявлений: в конце концов, до митинга оставалось всего несколько дней, а мамы в тот день как раз не было дома. Но когда я предложила Норе и Стелле присоединиться, обе они посчитали это совершенно неоправданным риском.