На ней было что-то синее, короткое, подчеркивавшее ее длинные ноги. К счастью, она не слишком накрасилась, и вид у нее был вполне человеческий.

– Иногда со мной это случается, – отозвалась она, выдыхая и позволяя себе расслабиться. – Где вы были?

– На улице. Александр скрутил тебе косячок, если захочешь.

– Благослови бог этого грязного гедониста. Он где?

– На танцполе, – сказал я, – охотится на первокуров, которые еще не поняли, что они геи.

– Кто б сомневался, – заметила Филиппа и вышла из кухни, ловко просочившись сквозь толпу у стола, боровшуюся за стремительно убывавшие коктейли.

Я отпил большой глоток скотча с содовой, гадая, сколько продлится монтажный переход между треками. Колин и еще несколько третьекурсников остановились по пути во двор – где народ курил, болтал и ждал, когда перестанут гудеть барабанные перепонки, – чтобы поздравить меня с премьерой. Я поблагодарил, и они потянулись к выходу, Колин замешкался на пороге. Я склонился к нему, чтобы расслышать, что он говорит.

– Первая третьего сегодня совсем с катушек слетела, – сказал он. – Все в порядке?

– Думаю, да, – ответил я. – Пип уронили, но она крепкая. Ты Ричарда видел?

– Он наверху, накачивается виски, как будто только тем и жив.

Мы переглянулись; отчасти с презрением, отчасти с тревогой. Оба мы слишком хорошо помнили, что случилось в прошлый раз, когда Ричард перепил.

– А Мередит? – спросил я, размышляя, не внесла ли она свой вклад в мерзкое настроение Ричарда, или винить нужно только Джеймса, Александра и меня.

– Царит в саду, – ответил Колин. – Она там развесила гирлянды. По-моему, присматривает, чтобы их никто не сорвал.

– Не помешает.

Он улыбнулся. (Мы поначалу сравнивали его с Ричардом, но сравнение не прижилось. Он играл те же пафосные роли, но вне сцены его задиристость скорее умиляла, чем бесила.)

– Пойдем покурим? – спросил он.

– Я уже, но найди во дворе Пип.

– Отлично, – сказал он и вышел вслед за своими друзьями.

Я обернулся осмотреть кухню, прикидывая, куда запропастился Джеймс.

Где-то с час, может, дольше я бродил из комнаты в комнату, от разговора к разговору, принимал напитки и поздравления с вежливым равнодушием. Музыка в столовой так грохотала, что я едва слышал, что мне говорили. Тусклый красный свет и постоянный приток и отток тел обострили мое опьянение, и, когда у меня начала кружиться голова, я направился во двор. Как только я вышел, меня засекла та игривая девица с Хэллоуина. Я резко развернулся на сто восемьдесят и бежал за угол в сад.

В саду – не то чтобы это был настоящий сад, просто небольшой, заросший травой пятачок, с трех сторон окруженный деревьями, – народу было немного. Гости стояли группками по три-четыре человека, беседовали и смеялись, смотрели на гирлянды, старательно развешенные между деревьями. Двор мерцал, как будто вечеринку решили посетить несколько сотен услужливых светлячков. Мередит сидела на столе посреди сада, положив ногу на ногу, в одной руке у нее был стакан, в другой – зубочистка, прободавшая две оливки. (Она явно пила мартини, хотя все остальные довольствовались дешевым спиртным и колой.) Я в сомнении остановился у края двора. Мы не обменялись и парой слов после произошедшего в гримерке, и я не был уверен, какие между нами теперь отношения. Вскоре я обнаружил, что пялюсь на ее ноги. Ее икры безупречно сужались к изящным щиколоткам и черным лодочкам на пятнадцатисантиметровых шпильках. Я задумался, не сидит ли она на столе из-за того, что не может стоять на мягкой земле, не проваливаясь.

Осознав мое присутствие, Мередит улыбнулась – казалось, без неприязни. (Мальчик рядом с ней – виолончелист из оркестра, хотя я не знал, на каком он курсе, – продолжал говорить, не замечая, что она отвлеклась.) По мне прокатилась рябь облегчения. Мередит снова повернулась к виолончелисту, но смотрела в свой стакан, помешивая мартини оливками.

Я уже собирался обратно в дом, когда меня обняла за талию чья-то рука.

– Эй, привет, – сказала Рен, ласковая, как котенок; она всегда была такой, когда выпьет. Одета она была во что-то светло-зеленое, струящееся, из-за чего походила на фею Динь-Динь.

Я взъерошил ее волосы.

– Привет. Тебе весело?

– Чудесно, только Ричард ведет себя как жлоб.

– Я поражен.

Рен сморщила нос и нахмурилась. Она так и обнимала меня за талию, и я мимолетно задумался, может ли она самостоятельно устоять на ногах.

– Не знаю, что на него нашло, – сказала она с горечью, какой я раньше не слышал. – Он всегда был свиноват, но сейчас он… Не знаю. Злой.

Слово было такое невинное, что во мне что-то шевельнулось, я почувствовал себя кем-то вроде старшего брата, захотел ее защитить. Я прижал ее к своему боку и сказал:

– Не знаю, достаточно ли тут слова «злой».

– А почему нет?

– Не знаю, это не просто злой – это садист. Он в последнее время лупит нас на сцене. На премьере едва не порвал мне барабанную перепонку, у Филиппы синяк размером с Австралию, а Джеймс… – Я замолчал, запоздало вспомнив, что обещал никому не рассказывать. Мои словесные и зрительные фильтры сбоили.

– Что он сделал с Джеймсом? – спросила Рен с какой-то испуганной неуверенностью. Она пыталась держаться прямо, но виски ей не давал.

– Я обещал никому не рассказывать. Но он тебе скажет, если спросишь.

Я вспомнил, как он покручивал прядь ее волос, и мне пришло в голову, что он сделает почти что угодно, если она его попросит. В груди у меня что-то неприятно сжалось.

Рен снова нахмурилась. Ее руки, обнимавшие меня, обвисли, словно она забыла, где они.

– Знаешь, он меня иногда пугает.

– Джеймс? – озадаченно спросил я.

Она покачала головой.

– Ричард. Я боюсь, что он всерьез навредит кому-то или себе. Он просто… неосторожный, понимаешь?

Я бы выбрал другое слово, но все равно кивнул.

– Ты бы сказала ему. Ты, наверное, единственная, кого он послушает.

– Может быть. Но надо подождать до утра. Сейчас он в дрова.

– Ну, – сказал я, – если он слишком пьян, чтобы встать, вечер еще может кончиться удачно.

И тут у меня возникло странное чувство, будто что-то оборвалось внутри. Ричард, как бы пьян он ни был, никогда полностью не вырубался от алкоголя. Только становился еще, если воспользоваться словом Рен, неосторожнее.

Мередит соскользнула со стола, извинилась перед своими поклонниками (их к тому времени собралось уже четверо). С поразительной уверенностью пересекла двор, склонила голову набок и сказала:

– Ну разве вы двое не прелесть.

Стоя так близко, да еще не в самом ясном уме, я не мог на нее не пялиться. Стильное черное платье-футляр, одно плечо