– Это колдовство, – рассказываю я. – Либо Пятерка из Дэллоуэя верила, что это было оно. Разве это не противоречит всей твоей работе?

Но Эллис по-прежнему расхаживает по тесной кухне, Подошвы ее итальянских кожаных туфель стучат по каменному полу.

– Нисколько. Это ничем не отличается от спиритических сеансов Викторианской эпохи: люди сходили с ума от медиумов, решивших, что могут общаться с умершими. Оккультизм был развлечением, ничего по-настоящему потустороннего. Кто скажет, что девушки из Дэллоуэя не могли развлекаться подобным образом?

– Это был 1711 год, а не 1870-й, – говорю я. – За такое развлечение могли и убить.

Эллис прекращает ходить, поворачивается и улыбается мне, стоя в нескольких футах. Она поднимает руку и проводит ладонью по моему виску, заправляя выбившийся локон за ухо. Я с трудом перевожу дыхание.

– Нет, это отличная идея, – снова говорит Эллис. – Но кого волнуют эти шикарные современные девицы и их игра в ковен? Давай сделаем свой собственный.

От неожиданности я поперхнулась. Эллис хлопает меня по спине, пока я пытаюсь прокашляться.

– Прошу прощения? – наконец могу прохрипеть я.

Я хотела, чтобы Эллис вступила в ковен Марджери. Я хотела, чтобы она завернулась в саван их темных игр – но не тащила меня за собой. Ковен Марджери выглядел безопасным. Они не практиковали настоящее колдовство – их действо было эстетским и претенциозным, глупые игры богатых девиц, которые хотели почувствовать себя могущественными, хотели прикоснуться к краешку тьмы, но и только, ничего настоящего.

– Настоящее колдовство – это совсем другое. Настоящая магия опасна.

Эллис пожимает плечом.

– Давай проведем свой шабаш. Почему бы и нет? Если все делать правильно, то мне следует, как настоящему писателю, заняться тем же самым, чем занимались девушки из Пятерки. Даже если они погибли не из-за колдовства, есть те, кто до сих пор верит, что они занимались магией.

Мои ладони становятся влажными, когда я прижимаю их к лицу и делаю несколько жарких глубоких вдохов. Я прекрасно осознаю свое двуличие: сначала стараюсь заманить ее на шабаш, затем пасую перед той же самой идеей. Но Эллис не понимает – даже если она сможет заигрывать с дьяволом, я не смогу. Не смогу.

– Есть то, с чем играть нельзя, Эллис. Колдовство опасно.

– Колдовства не существует, – отвечает Эллис.

– Ты этого не знаешь.

Она вздыхает:

– Я полагаю, ты из тех, кто предпочитает быть агностиками в отношении божеств или садовых фей. Да, всегда есть вероятность их существования. Но веришь ли ты в это на самом деле?

Я сжимаю зубы так, что челюсти начинают болеть.

– Ты же знаешь, что верю.

– Я тебе уже говорила, я докажу, что при убийствах Дэллоуэйской Пятерки не использовалась магия. Нет там волшебства, и точка. Мы можем провести наш шабаш настолько магически, насколько ты захочешь, но ни один демон не придет к нам из преисподней. И кроме того… возможно, именно так убьют девушек в моей книге. Марджери нужно будет заманить своих жертв подальше от безопасного места. Именно так.

Я думаю, что когда мы будем в лесу, залитом лунным светом, она увидит все по-другому. Кто знает, что скрывается в лесах, какие существа правят бал в холодном мире, раскинувшемся под кронами деревьев?

А может быть, вреда не будет. Быть может, я слишком остро реагирую: вдруг одно только присутствие Эллис послужит щитом, ее рациональный ум будет противостоять безумию. Я провожу остаток ночи в раздумьях: прикидываю, какие заклинания можно попробовать, как адаптировать к современности магию, которая, наверное, действовала триста лет тому назад.

Только к следующему вечеру страх накрывает меня, как соленое море, я застываю в шаге от выхода из своей спальни, уже обувшись, но все еще судорожно сжимая пальто в обеих руках.

Это неправильно. Я обещала, что не буду больше колдовать; все фантазии прошлой ночи о кострах и вакханалиях обнажают свои острые грани, когда спускаются сумерки.

Я боюсь, что, если сделаю это, пути назад не будет. Я навсегда потеряю контроль над собой.

«Но именно поэтому ты должна это сделать», – шепчет внутренний голос, подозрительно похожий на голос Эллис Хейли.

Мне нужно прикоснуться к темноте так, чтобы она меня не поглотила.

Приглашения в виде трех записок, написанных от руки на бумаге, которую Эллис вырвала из корешков нелюбимых книг, мы подсунули в щели под дверями комнат Годвин-хаус:

Встретимся здесь в полночь. Никому не говори, куда идешь. Затем координаты места и подпись Эллис.

Время Эллис указала разное, чтобы, выйдя из дома, ни с кем не пересечься, – каждая обитательница Годвина думает, что она идет одна.

Я выдыхаю и заставляю себя открыть дверь. Эллис ждет меня внизу, уже в маске. В тусклом свете она видится худым черным скелетом, с нечеловеческим черепом и дырой вместо рта. Трудно представить, что в глубине этих пустых глазниц существует душа. В ковене Марджери нам говорили, что, когда посвященный надевает маску, его душа покидает тело; ее место занимает дух ведьмы из Дэллоуэя. Одной из Пятерки.

Я прижимаю руку к груди, в мою ладонь стучится сердце. Мое сердце?

Или чье-то иное?

Это ошибка.

Что, если Марджери хочет именно этого? Ее дух мог наблюдать за мной, терпеливо ожидая случая, чтобы сломить мою волю. И она смогла бы овладеть мною, когда я не защищена, уже одной ногой во тьме. Она бы заставила меня плясать под ее дудку. Убивать, пока мертвые не будут довольны. Погибнуть, чтобы ее призрак смог обрести покой.

Может быть, меня никогда и не преследовали призраки. Возможно, всё это время и Марджери, и Алекс знали, что им не придется охотиться на меня.

Они знали, что я приду искать их сама.

Темнота дает ощущение близости, важности. Мы идем сквозь нее словно привидения, молча – мы становимся частью Годвин-хаус, проросшими из неровного пола и темных углов потомками и дочерями ведьм, умерших несколько веков тому назад.

И вот мы уже вне дома, в лесу, заходим по тропе ведьм так далеко, что дом проваливается в раскрытый зев ночи, и тьма под деревьями такая плотная, что даже наше дыхание звучит приглушенно. Где-то рядом ухает сова, предупреждая о нашем приближении. Греки верили, что ведьмы могут превращаться в сов, чтобы преследовать своих жертв. Я постоянно думаю о том, что увидела Эллис в моей чашке: птицу, опасную ситуацию.

– Они не придут, – говорю я, когда мы доходим до поляны. Кажется, что лес, голодный и зубастый, приблизился к нам. Я снимаю маску; я больше не могу чувствовать себя полуслепой и не знать, что происходит вне поля зрения.