Книги наравне с футболом стали его главной любовью. Расшатав и вытащив из тесного книжного ряда на полке очередной "кирпичик" в лакированном переплете, он испытывал настоящее счастье и блаженный покой. Реальный мир со всеми его предметами и звуками в такие минуты терял свои контуры и очертания, распадался на атомы и без остатка растворялся в пространствах и измерениях новой реальности, выпорхнувшей из раскрытой книги и обволакивавшей юного читателя, заполняя собой все вокруг. Нередко мать с боем отнимала у Толика книгу, заставляя сесть его за уроки, или аккуратно вытаскивала томик из-под руки заснувшего сына и выключала бра над его кроватью.

Повзрослев и покончив с "мелюзговым" чтивом, в средних классах он изголодавшимся книжным червем алчно набросился на более изысканные яства из меню под названием "Золотой фонд детской и юношеской литературы", главным деликатесом среди которых были романы господина Дюма-отца. Опустошая домашние книжные шкафы и стеллажи занимавшей двухэтажный дом на соседней улице детской библиотеки, он, не теряя аппетита, заглатывал Конан Дойла, Фенимора Купера, Жюля Верна, Луи Буссенара, Вальтера Скотта, Гюго, Джованьоли, Войнич, Ремарка, мускулистую, задиристую и неунывающую, как и ее пропахшие табаком и виски персонажи, классику Джека Лондона и О’Генри, жизнеописания капитана Блада и капитана Фракасса, фантастику Уэллса, Беляева, Ефремова, Алексея Толстого, Казанцева, Рэя Бредбери и Кира Булычева, млея от сладостной жути, читал на ночь глядя — специально, для более сильного эффекта — "Всадника без головы".

С русской классической литературой дело обстояло несколько иначе. Здесь его неподдельный интерес вызвали лишь Лермонтов и Гоголь (а у кого бы Гоголь не вызвал интереса!) да пушкинская "Пиковая дама". Львиную долю прописанных в школьной программе платиновыми буквами произведений он читал по диагонали, то есть, лишь пролистывал, стараясь не терять из вида петляющую и поросшую бурьяном авторских отступлений основную сюжетную линию. Но благодаря, главным образом, своей великолепной памяти и умению связно излагать мысли, Толик был у Тамары на хорошем счету, имея по литературе, как и по русскому языку, устойчивую четверку. О том, что после дерзкого фокуса с прищепкой, четверка эта может стать для него недостижимой, в том числе — на выпускных экзаменах в следующем году, он не задумывался, продолжая ожидать своего часа. Перед началом каждого урока литературы он все так же засовывал в карман брюк прищепку-пиранью, все так же шепотом инструктировал Веньку, который от страха даже умудрился за это время немного похудеть. Гонг грянул в тот момент, когда в хрестоматии они добрались до тургеневских "Отцов и детей". "Тема: "Базаров — "новый" человек". Отвечать пойдет Топчин", — объявила Тамара. Толик встал и, ощущая какое-то лихорадочное мельтешение перед глазами, двинулся к доске. Венька сделал безуспешную попытку сползти под парту. Тамара продолжала сидеть за столом и что-то писать в своих конспектах. Волнение Толика, как и мельтешение перед глазами, быстро пропали. Он давно заметил за собой эту особенность: в те минуты, когда он оказывался прижатым к стенке, когда начиналось самое страшное, и надежды на спасение больше не было никакой, мандраж в его душе улетучивался, оставляя после себя только хладнокровие и сосредоточенность. Так было и на этот раз. Внутренне испытывая неодолимое отвращение к Базарову, к его грязным сапогам, выпотрошенным лягушкам, красной роже и обкусанным ногтям, Толик, глядя на Веньку грозными расширенными глазами и незаметно подмигивая ему, вдохновенно и живо рассказывал о простоте, уме и величии Евгения Васильевича на фоне окружающих его нравственных карликов. Выразительные взгляды и подмигивания не помогали: Венька, чей лоб и щеки покрылись розовыми пятнами, сидел, как замороженный, вылупившись на друга. Лицо Тэтэ передернула гневная гримаса, и он, уже не таясь, показал трусливому толстяку кулак с побелевшими костяшками. Венька издал протяжный утробный стон и с похоронным видом потянул руку вверх: "Тамара Кирилловна, можно?..". "Да, Ушатов, слушаю тебя", — не поднимая головы, ответила Тамара. "Вопрос… А какой… кто в романе… положительный женский персонаж?..". "Вопрос понятен, — Тамара положила ручку и поднялась со стула. — Садись, Ушатов. Однозначно положительного женского персонажа, как и мужского, кстати, в романе нет (она встала возле своего стола спиной к Толику). И в этом сила тургеневского произведения: писатель вывел в "Отцах и детях" не ходульных персонажей, а яркие, предельно реалистичные образы людей своей эпохи со всеми их противоречиями, достоинствами и недостатками". Толик вытащил из кармана прищепку (нитка, слава Богу, не запуталась), сделал два неслышных шажка вперед и медленно опустился на корточки. Тамара продолжала говорить. Те из одноклассников, кто заметил маневр Тэтэ, оцепенели, неотрывно следя за его движениями. Сердце его колотилось, как у синицы. Толик аккуратно сомкнул деревянные челюсти прищепки на шерстяной кромке Тамариного платья. Машинально отметил про себя, что первый раз видит женские ноги так близко. Аккуратно взялся за нитку. "…Это своего рода красная нить повествования. Что же касается женских образов в романе, то, повторяю, абсолютно положительных, в том смысле, как об этом принято говорить, среди них нет, — голос Тамары звучал ровно и мерно. — Однако, в то же самое время, многие из них несут в себе те или иные положительные черты: и мать Базарова, горячо и преданно любящая сына, и Катя с ее чистой детской душой, и Анна Одинцова — женщина, безусловно, умная и сильная, и Фенечка — женственная и светлая в своей материнской нежности. Топчин, немедленно сними то, что ты мне там прицепил, и дай сюда". Она сказала это, не меняя интонации и не поворачиваясь!.. Впоследствии, вспоминая эту страшную минуту, Тэтэ неизменно поражался паранормальным способностям литераторши, которая, казалось, имела глаза на затылке. Начав, было, выпрямляться с ниткой в руках, он остановился на полпути, окаменев и став похожим на фигуру из скульптурной композиции "Школьники, играющие в чехарду". "Топчин, ты плохо слышишь? Я сказала, сними это и дай мне". Толика бросило в жар. Он еще раз присел, отцепил прищепку и протянул ее учителю. Тамара взяла ставшее бесполезным орудие, посредством которого ее собирались вздернуть на дыбу позора, посмотрела, хмыкнула, подняла глаза на Тэтэ, еще раз посмотрела на прищепку и, обмотав кругом нее нитку, положила к себе на стол. "Садись, Топчин, — сказала литераторша. — За ответ ставлю тебе "четыре". Ты довольно точно воспроизвел отрывки из статьи Писарева "Базаров", приведенной в хрестоматии. Охотно верю, что ты вызубрил эту статью. Однако пусть зубры зубрят, а вы — взрослые уже люди — в первую очередь, должны осмысливать тот материал, который прочитали. Осмысливать и не бояться делать собственные выводы, как не боялся их делать тот же Писарев. Одна лишь зубрежка