сильными. Отсюда, по версии Змея, собственно, и произошло выражение "кровь с молоком".

По школе Легенда передвигалась исключительно в туфлях на низком и толстом, как копыто, каблуке — не только потому, что не хотела подавать дурной пример старшеклассницам, коим сама же запретила туфли в школьных стенах, но и потому, что опасалась высоких каблуков после того, как неосторожно погубила в свое время пару ни в чем не повинных румынских туфель. Утонченные и грациозные туфельки со стройными каблучками длиной 7 см и игривыми бантиками на носах принесла в школу учительница младших классов Рита. "Знакомая достала по блату, — пояснила Рита. — Хочет продать, потому как деньги нужны. Вот просила узнать: не возьмет ли кто. Туфли не ношеные ни разу, только мерили их". — "А сама почему не берешь?". — "Да я бы с удовольствием, но не мой размер, девчонки, прямо, как назло". Дамы в учительской по очереди натягивали туфельки, как Золушкину хрустальную обувку, ахали, восхищались, сокрушались, вертели импортное чудо в руках, гладили, нюхали черную блестящую кожу, разве что на зуб не пробовали. Туфли нравились всем без исключения, но желающих купить их не находилось: кому-то не подходил размер, кому-то — цена. И тут в учительскую, как на грех, заглянула Легенда, также пожелавшая принять участие в примерке. К изумлению всех присутствующих, произведение румынских мастеров пришлось директрисе впору: несмотря на гренадерские габариты она, подобно Петру I, имела миниатюрную ступню. Надев туфли, Елена Геннадьевна встала, оглядела обувь, притопнула одной ногой, потом — другой и хотела, было, пройтись, но не успела, так как каблуки сложились под ней бесшумно и мягко, будто пластилиновые… После недолгой паузы в учительской поднялись гвалт и кудахтанье, как в курятнике, куда ворвалась лиса. Еще через 10 минут заплаканная Рита мчалась в расположенную неподалеку обувную мастерскую, сжимая в руках кулек с раздавленными туфельками. Заграничный товар, к счастью, удалось реанимировать советскими сапожными гвоздями, Рита, приняв изрядную дозу валерьянки, тоже пришла в себя, однако все примерки в учительской или, как говорили школьники, в "мучительской" дамы отныне устраивали, предварительно выставив за дверь часового, предупреждавшего их о приближении начальницы.

Муж Елены Геннадьевны, капитан, начальник детской комнаты милиции, разительно контрастировал с супругой — сухощавый, подтянутый, тонкий. Что, впрочем, не мешало пацанам бояться его, так же, как и жену. Пацаны шутили, что у капитана с женой семейное предприятие с педагогическим уклоном: нерадивый школяр сначала попадает в крепкие руки жены и, если не поддается перековке, то отправляется прямиком в руки мужа. Капитан Милогрубов был грозой городской шпаны. Нескольких особо хулиганистых и безнадежных юнцов он уже определил в колонию для несовершеннолетних. При этом, по возвращении юных правонарушителей из острогов, всякий раз активно устраивал их судьбу на воле: подыскивал нормальную работу, добывал абонементы в спортзал, брал с собой на рыбалку, водил к себе домой на семейные обеды, одним словом, делал все для того, чтобы преступные рецидивы не повторялись, и бывший каторжанин стал приемлемым членом общества.

"Парни, а ведь, если вдуматься, этот мужик — счастливейший из смертных, — говорил Толик, наблюдая из окна за тем, как капитан Милогрубов на вишневой "ниве" заезжает за супругой в школу. — Он единолично обладает таким богатством, как тело Елены Прекрасной. И может наслаждаться им хоть каждую ночь — кататься по нему, как по лужайке, и прыгать, как на батуте". "А ты хотел бы оказаться на его месте? — спрашивал Макс Дыба. — Хотя бы один разок? Что бы отдал за это?". — "Ничего. Не хотел бы я оказаться на его месте. Для меня это, конечно, была бы волшебная ночь, но первая и последняя в моей столь многообещающей жизни. На рассвете я бы обессилел и умер от физического истощения. И Легенда придавила бы меня своим телом, как могильной плитой". "Ну, ты сказал — как в лужу пернул! — смеялся Дыба. — На рассвете… Хвастун ты, Толян! До рассвета ты бы не дотянул. От силы на полчасика тебя бы хватило!".

Обращаясь к ученикам на линейке, Елена Геннадьевна называла их "отроками", что породило скороговорку "Отрок, будь к учебе строг, не слушай рок и в срок учи урок!", ставшую неофициальным школьным девизом. Помимо понедельников директриса проводила линейки и перед такими важными в жизни школьников событиями, как праздники или каникулы либо, во внештатном режиме, — в случае какого-нибудь ЧП. Не было сомнений, что на сей раз поводом для сбора учащихся стала именно внештатная ситуация, виновником которой был он — Тэтэ. Ничего путного в свое оправдание за то недолгое время, что ему оставалось жить на белом свете, он, естественно, не придумал; ночь провел, беспокойно ворочаясь на кровати, как принцесса на горошине, и на следующее утро явился на гильотинирование с серым лицом, которому тщетно пытался придать спокойное выражение. "Толян, ты как?", — спросил измученный страхом Венька. "Сойдет, — шепнул в ответ Тэтэ. — Прикинусь дурачком, стану твердить, что какое-то помрачение на меня нашло, что осознал и раскаиваюсь, а там будь что будет". При появлении Легенды он не смог заставить себя посмотреть ей в глаза и прочесть в них свой приговор, воззрившись вместо этого на елочный паркетный узор. "Отроки мои, — начала директриса своим ровным гудящим басом, которому мог бы поаплодировать Шаляпин, — мы проучились уже почти месяц в новом учебном году, но, по-моему, не все из вас это заметили. (Вот сейчас она вытащит Тэтэ на лобное место. Твой последний выход, шут!). У меня такое ощущение, что многие из вас мыслями еще на каникулах. Вместо того, чтобы закатать рукава (…они пытаются закатать юбки учителям. Вот сейчас, сейчас…) и взяться за работу, они продолжают валять дурака и резвиться, словно в пионерлагере. Таким потерявшимся во времени и пространстве гражданам я хочу сообщить, что на календаре у нас не июль-месяц, а конец сентября, а это значит, что думать нужно только об учебе. Времени на раскачку у нас с вами нет — ни одного дня. Четверть и полугодие пролетят очень быстро". Директриса вещала, призывая собравшихся выбросить из головы ненужные, отвлекающие от занятий мысли, чтобы потом горько не пожалеть об упущенном времени и не стать жертвами суровых, но справедливых штрафных санкций с ее, директорской, стороны, и закончила объявлением о назначенном на послезавтра субботнике по уборке территории школы. По шеренгам прошелестел еле слышный вздох сожаления, тут же придушенный жандармствующими классными руководителями. Фамилия Толика так и не была озвучена. "Вопросы есть, отроки?", — поинтересовалась Легенда. (Какие вопросы, родная?!. Давай отпускай народ с Богом, страсть как хочется учиться и