поступка главного героя произведения. Объясните, дескать, мне, пожалуйста, Тамара Кирилловна, гениальный авторский замысел. Ну, короче, вопрос перед уроком придумаем. Она, естественно, польщенная таким ученическим рвением, в этот момент переключает все внимание на тебя, а мне только того и надо. А потом, когда я уже закончу свой ответ, получу заслуженную четверку и сяду на место, ты опять поднимешь руку и скажешь: "Тамара Кирилловна, извините, у вас какая-то нитка на плече!". Или нет, лучше я ей это скажу — чтобы отмести от себя все подозрения. Да у меня и получится натуральней. Ну, а после этого — внимание, барабанная дробь, смертельный номер: лучшая сцена стриптиза в мировой литературе! Четко придумано, правда?". Венька, слушая друга, молчал, пугливо таращил глаза, еще усердней вгрызаясь в хлюпающие грушевые бока. Ему очень хотелось остановить Тэтэ и не слушать боле этот страшный инструктаж, но желание доесть грушу перевешивало. От волнения он даже слопал черешок. После этого икнул и дал, наконец, выход распиравшему его ужасу. "Толян, ты что, с ума сошел?! Ты хоть представляешь, что нам за это будет?!". — "Ну, если и будет, то мне, а не тебе. Как они узнают, что ты к этому был причастен? Какие для этого основания? Ты что, не можешь задать вопрос учителю на уроке? Что в этом преступного? Абсолютно ничего. Ну, а я, если что, тебя и под пытками не выдам. Так что, не стремайся. Лично ты — в полной безопасности. Да и я на самом деле, думаю, сумею отвертеться. Ну, кто сможет доказать, что это именно я подвесил ей прищепку, а не кто-либо другой — еще до урока где-нибудь в коридоре?". — "А если тебя сдаст кто-нибудь из наших?! Весь класс ведь это будет видеть!.." — "Да, ты прав: стукач паскудный, сука лагерная найтись может… Ну, в этом случае буду стоять на своем до конца: не я — и все тут, наговаривают на меня, все это клевета, ложь и провокация завистников и недоброжелателей. Стопроцентно доказать все одно не смогут. За руку ведь меня не поймали". — "А если поймают?..". (На залитый липким соком подбородок Веньки уже начинали коршунами слетаться осы, но он, пребывая в состоянии сильнейшего душевного потрясения, этого не замечал). — "Если сделаем все, как я сказал, — не поймают. Не поднимай кипиш! Я с девчонками этот фокус неоднократно проделывал, и ни одна из них ни разу ничего не заметила. У меня руки, как у Игоря Кио. Я тебе говорю, все будет классно!". — "Не уверен я что-то… Но ты хоть можешь сказать: зачем тебе все это нужно?". — "Просто шутка. Одноклассников захотелось развлечь чем-нибудь свеженьким и остреньким". — "Одноклассников или… ее? Нику?..". "Ушатал ты, Ушатов! — рявкнул Толик. — Короче, поможешь или нет?".

Уговоры длились несколько дней. Венька краснел, пыхтел, уклонялся от ответа всем своим пингвинячьим тельцем, умоляюще смотрел на Толика и сдался лишь после того, как тот, скривив губы, подчеркнуто высокомерно заявил: "Ну, что ж, ладно. Тогда придется попросить кого-нибудь другого. Но в этом случае у меня не будет гарантий, что меня не подведут и не сдадут. При таком раскладе я сильно рискую. Ведь мой друг — ты, а не кто-то еще. По крайней мере, я тебя считал другом". Это был решающий аргумент: терять единственного друга и отпускать его одного на эшафот Венька не хотел ни при каких обстоятельствах.

Теперь оставалось лишь привести план в исполнение. Именно на уроке литературы, а не русского языка: на русском приходилось много писать на доске под надзирающим взглядом Тамары, которая в это время либо стояла, прислонившись к подоконнику и скрестив на груди руки, либо неторопливо прохаживалась по "аллеям" между партами. На литературе шансов на успех было гораздо больше.

Перед уроком прищепка с траурной черной ниткой переместилась из дипломата Тэтэ в карман его брюк. Венька, находящийся в предкоматозном состоянии, получил последние наставления и легкий бодрящий шлепок по пузу. Увы, к великому разочарованию Толика и великому же облегчению его друга, непредсказуемая Тамара проигнорировала воздетую к потолку руку Тэтэ, сказав лишь: "Я очень рада, Топчин, что ты выучил урок, но я хочу послушать других людей".

Вторично рваться в бой на следующем же занятии Тэтэ поостерегся, чтобы Тамара не заподозрила неладное. Нужно было выдержать небольшую паузу. Или дождаться, когда литераторша сама его вызовет. Следовательно, приходилось постоянно быть в состоянии полной готовности и в то же время — томительной неопределенности, как солдатам на передовой в часы затишья или мирным гражданам, ожидающим повестки в суд. Одуревая от зевоты и чувствуя, как решимость и кураж постепенно покидают его, Толик уныло штудировал хрестоматию по литературе, чьи страницы были озарены всполохами искрометного творчества поэтов сатирического журнала XIX века "Искра" и "Грозой" Островского. Себя он в этот момент ощущал еврейским мальчиком из анекдота: "Вымой шею, к нам приедет тетя! — А если тетя не приедет, я, как дурак, буду ходить с вымытой шеей?!". Неизвестно, когда Тамара, наконец, соизволит вызвать Толика к доске, но в ожидании этого события ему, как дураку, придется всякий раз ходить на урок с выученным домашним заданием!..

На самом деле Толик очень любил читать. Научившись чтению в шесть лет, он с восторгом и замиранием сердца ухнул с головой в бездонный бумажный океан, избавив родителей от необходимости просиживать перед сном у его постели с книгой в руках. К исходу третьего класса он всепоглощающим смерчем прошелся по русским народным сказкам и сборникам Божены Немцовой, хижине дяди Тома и Изумрудному городу, острову сокровищ и острову Робинзона Крузо, сочинениям Андерсена, Гофмана, Гауфа, сумрачных братьев Гримм, Чапека, Евгения Пермяка, Виталия Бианки, Владислава Крапивина, Аркадия Гайдара, Павла Бажова, Бориса Полевого, Бориса Житкова и Бориса же, но Заходера (видать, Борис — самое подходящее имя для писателя), до дыр и потускневших корешков зачитал Карлсона, Винни Пуха, Незнайку, Маугли, Алису, Чиполлино, Мумми Троллей, Чебурашку, гарантийных человечков, Братца Лиса и Братца Кролика, Гулливера, Тома Сойера и Гекльберри Финна, старика Хоттабыча, Питера Пэна, Нильса и диких гусей, Муфту, Полботинка, Моховую Бороду и "Денискины рассказы". Взялся, было, и за "Тысячу и одну ночь", однако мать изъяла у него эту книгу и куда-то спрятала со словами: "Прочитаешь, когда подрастешь". Отыскав книгу в комнате у родителей, Толик тайно прочитал ее уже на следующий год, после чего никак не мог понять, почему Мухаммед Али назвал сестру везиря "жемчужиной несверленой", пока во дворе пацаны постарше не объяснили ему глубинного смысла этого понятия.