Жутко было представить себе исход такого поединка. Скольких гениальных произведений того из поэтов, кому суждено было погибнуть на этой дуэли, лишилась бы русская литература!.. И с каким тяжелым леденящим сердце грузом жил бы после этого победитель, сознавая, что убил гения!.. А если бы погибли оба?!.

Но стоп-стоп, ведь ничего же этого не случилось, пытался успокоить себя Вагин, Пушкина и Лермонтова, к счастью, убили посторонние люди, посредственные и бездарные, отнюдь не гении. А Лермонтов успел даже написать великое стихотворение на смерть Пушкина. Все это так, да вот только кошмарная воображаемая дуэль, единожды навестив голову бедного учителя, никак не желала оттуда убираться и лишь все теснее охватывала его воспаленный мозг, все глубже вонзалась в подкорку большим гвоздем, намереваясь, по-видимому, расколоть мозг с черепом впридачу.

Как и следовало ожидать, довольно быстро сцена страшного поединка, безвылазно поселившаяся в голове Вагина, начала регулярно являться ему и в ночных сновидениях. Во сне Пушкин и Лермонтов стрелялись почему-то не на природе, а в какой-то длинной и безлюдной паркетной зале без окон с затянутыми алым гробовым батистом стенами и обилием канделябров. Горящих свечей в подсвечниках было так много, что дуэлянты в их колеблющемся свете были видны отчетливо — и Александр Сергеевич с иронической усмешкой на устах и бешеными глазами, и спокойный, мертвенно-бледный Михаил Юрьевич. Поэты сходились, скрипя паркетом, поднимали пистолеты… На этом месте сон неизменно обрывался. Евгений Андреевич просыпался взмокший и дрожащий, шел на кухню, пил воду из чайника и потом долго еще сидел на кухне, не зажигая свет и глядя плаксивым взглядом в темное окно… Он понимал, что источником неотвязного кошмара помимо пылкого воображения являлось и его гнетущее одиночество. Понимал, что если бы рядом с ним была женщина, она обняла бы его ночью в постели ласковыми голыми руками, положила бы его голову себе на грудь, и кошмар исчез бы навсегда. Но женщины рядом не было, и Евгений Андреевич, нервно ворочаясь на дряблом матраце, продолжал проводить ночи в компании двух озлобленных гениев.

Тамару Кирилловну Вагин обожал уже не первый год, пугаясь самой мысли о том, что можно любить такую красавицу и рассчитывать на ее взаимность. Хоть и нескоро, но все же поборов в себе сковывающую робость, он взял за правило подходить к ней заплетающимися от страха ногами на переменах и после уроков с просьбой помочь разобраться с методическими пособиями и учебным планом. К его изумлению, Тамара всегда соглашалась, детально и скрупулезно разбирая с ним все нюансы преподавательского процесса. Приободрившись, Вагин как-то вечером сделал головокружительный по своей смелости шаг, предложив проводить коллегу до дома. Но Тамара, хладно улыбнувшись, негромко, но твердо ответила: "Этого не нужно. Всего хорошего, Евгений Андреевич". На повторную попытку храбрости у Вагина, естественно, уже не сыскалось, и он продолжал любить свою царицу на расстоянии, глядя на нее обреченными, но по-прежнему благоговеющими очами.

Вагина можно было понять: кто бы отважился, получив от царицы Тамары отказ, настаивать на своем? И вот эту женщину, вот этого вселяющего страх и почтение учителя Тэтэ собирался прилюдно обесчестить!.. Дьявольский план шута основывался на известном школьном трюке, именуемом "рыбалкой". Было и другое, матерное название, рождавшееся вследствие замены первых двух рычащих букв в слове "рыбалка" на одну — ехидную и елейную. Мальчишки, особенно — те, что постарше, в разговорах между собой предпочитали как раз второй вариант названия.

Для "рыбалки" требовалась обычная бельевая прищепка, к которой приматывалась обычная же нитка, только — покрепче и подлиннее. Прищепку во время перемены нужно было аккуратно и незаметно прицепить сзади к подолу платья девочки-жертвы, а нитку столь же незаметно забросить ей на плечо. После этого оставалось лишь подойти к девочке и сказать: "Ой, смотри, у тебя какая-то нитка на плече!..". Частенько парни поручали эту миссию малышам из начальных классов. Ничего не подозревающая девица тянула за нитку, увлекая за собой и прищепку, подол поднимался, и взорам столпившихся сзади ликующих парней открывалась дивная картина, на фоне которой меркли все шедевры эпохи Возрождения.

"Рыбалка" была старинной мальчишеской забавой, едва ли не все девочки о ней уже знали, и потому редко кто из них попадался на крючок. Но учителя могли и не знать. Или забыть. Ведь никогда никто из школьников не смел поднимать руку на учителей, одновременно поднимая им подолы. Тэтэ предстояло стать первым и, судя по всему, единственным школьником Советского Союза, решившимся на эту авантюру. Правда, для этого ему требовался сообщник — тот, кто сумеет отвлечь внимание Тамары в тот момент, когда Толик будет цеплять ей прищепку на платье, и тот, кто потом невинно скажет: "Тамара Кирилловна, а у вас нитка на плече!". Кандидат в сообщники был только один — Венька.

Глава 15

Погода стояла не по-осеннему теплая и ясная. Лето все не хотело улетать вместе с птичьими стаями на юг, все не хотело возвращаться в свои далекие знойные владения и, шулерски тасуя листки календаря, продолжало воровать сентябрьские дни у своей запоздавшей рыжей соперницы. Упрямое лето въелось в трещины на асфальте, застряло в кронах зеленых еще деревьев, разлилось густой невидимой патокой в воздухе. Но недолго оставалось вчерашней фаворитке пировать за чужим столом. Осень приближалась. Осень ходила вокруг, все сужая и сужая круги, неслышно ступала мягкими лапами по остывающей земле, вглядывалась в город блестящими внимательными глазами, подбиралась все ближе, подпаливая листву, вызывая ощущение щемящей тревоги. Утром и вечером дыхание осени, пронизанное, как дыхание курильщика, запахом дыма — дыма кострищ в огородах и скверах, чувствовалось уже совсем явственно. Это дыхание холодило щеки, как отцовский лосьон после бритья, которым Толик из любопытства как-то смочил лицо, так же, как отец, растерев зеленую жидкость в ладонях и отшлепав себя по щекам.

…Толик и Венька шли в школу, поеживаясь от утренней прохлады и пожирая со склизким чавканьем увесистые медвяные груши — привет и презент от родни Венькиной матери из Винницы. В паузах между чавканьем Толик излагал другу свой план разоблачения Тамары и демонстрации всему классу ее, надо думать, не лишенного изящества исподнего. "Ничего сложного тут нет, — говорил Тэтэ. — На уроке я вызываюсь отвечать, выхожу к доске и, дождавшись, когда она повернется ко мне спиной, незаметно и аккуратно цепляю ей прищепку на подол. Но перед этим ты должен совершить отвлекающий маневр. Поднимаешь руку, встаешь и задаешь ей какой-нибудь глубокомысленный вопрос по теме занятия. Не понимаешь, дескать, основополагающих мотивов