– Мы просто развернулись и ушли, – говорит Мари. – Так тоже бывает. Хочется провести время с близкими, побыть собой. Я отказалась заходить туда и болтать ни о чём просто из вежливости, хотя, конечно, встретиться с таким великим человеком было бы очень здорово.

Мы продолжаем рассматривать фотографии. Решаем для начала отложить самые интересные, а позже выбирать из них.

В конце дня перед нами накопилась огромная стопка.

«Я думала, у меня эмоциональное выгорание». Мари о болезни

ДАВАЛА ЛИ ОПУХОЛЬ знать о себе до того дня, когда я упала в ванной?

Многие задают мне этот вопрос. Я и сама пыталась найти на него ответ.

Могу лишь сказать, что незадолго до того происшествия я погрузилась в депрессию и не узнавала саму себя. Ощущала полное бессилие, и ничто не приносило мне радость. Мы ведь дали столько концертов! Я хотела просто вернуться домой и побыть с детьми. Меня многое тяготило, что-то было не так, но я не могла понять, что именно. Помню, тогда у меня в руках оказалась книга Уве Викстрёма «Роскошь неторопливости» о важности вовремя остановиться, передохнуть, расставить приоритеты, вместо того чтобы загонять себя и постоянно держать в тонусе.

Мне хотелось перевести дух, снизить скорость. Это желание не покидало меня почти год.

Но мы продолжали много работать, и времени рефлексировать не было. Мы просто решили ненадолго отложить Roxette, взять паузу.

Микке обратил внимание на примечательный факт: уже до болезни я делала странные ошибки в речи и порой не помнила, о чём говорят, хотя мы обсуждали это всего пять минут назад.

Это и были первые признаки болезни.

Я же списывала всё на стресс, усталость и выгорание. У меня стала развиваться депрессия. Порой мне кажется, что именно она и явилась своеобразным триггером. К тому моменту я уже два года чувствовала себя не очень хорошо. О чём-то беспокоилась, но не понимала причин своих переживаний.

Мы постоянно куда-то неслись, пока не падали замертво. А что, если именно этот стресс и привёл к увеличению опухоли?

И почему это случилось именно со мной?

Этот вопрос задаёт себе каждый, кто столкнулся с тяжёлой болезнью. Микке на днях рассказал, как однажды утром зашёл на кухню, а там в халате и в слезах стояла я. В тот день у нас гостила его мама. Я рыдала и всё спрашивала: «Ну почему я?»

Но со временем я стала задавать другой вопрос: «А почему нет?»

Опухоль может возникнуть у кого угодно, с какой стати я должна быть исключением? У меня была прекрасная жизнь, чудесная семья, отличная карьера. Я известна по всему миру и зарабатываю кучу денег.

Так почему болезнь должна была обойти стороной именно меня?

Казалось, в глубине души я всегда знала, что со мной произойдёт нечто подобное. Будто бы это расплата за мой успех.

Во время моей болезни нам с Микке было нелегко находиться рядом друг с другом – по многим причинам разговоры не клеились. Но мы всегда могли общаться при помощи музыки. Она помогала найти точки соприкосновения, как бы трудно ни было.

Бывали дни, в которые мы с Микке не обсуждали ничего, кроме болезни. А потом наступал момент, когда эти беседы словно вставали поперёк горла. И тогда мы начинали работать – просто чтобы отвлечься.

Мы и в самом деле изо всех сил старались не терять надежды. Никогда не отказывались от альтернативных методов лечения. Были открыты для всего.

В 2002 году мы решили попробовать рэйки[93]. Одно время к нам домой приходила потрясающая женщина. Она клала мне руки на разные части тела, пытаясь передать универсальную жизненную энергию. После такого сеанса я всегда чувствовала себя, с одной стороны, более расслабленной, а с другой – более сосредоточенной.

Ту женщину звали Анки, и она была знакома с медиумом. Необычный человек. Когда он впервые пришёл к нам, то сразу осушил стакан «Егермейстера»[94] и включил специфическую музыку, чтобы войти в транс.

Потом он сменил мелодию и выпил ещё стакан. А потом вдруг начал говорить совершенно другим голосом – да и язык напоминал какой-то устаревший и высокопарный шведский. Он представился архангелом Иоанном. Мы смотрели, разинув рты. Он говорил о нашей жизни так, словно у нас было будущее.

Всё это происходило в то время, когда мы полностью утратили надежду. Вокруг существовала лишь беспросветная тьма. Мы готовы были ухватиться за любой лучик света.

После того сеанса мы пребывали в эйфории. К нам вернулась надежда. Мы поверили в то, что у меня есть шанс выжить.

В видениях того загадочного человека мы находились где-то в монастыре. Надо сказать, наш дом в Испании с виду очень напоминает типичную монастырскую постройку. А ещё он упомянул сердце, и мы долго думали, на что он намекает, и вскоре догадались: тот дом мы часто называем El Corazón, что в переводе с испанского означает «сердце». Именно это он, наверное, и имел в виду.

Когда он вышел из транса, то был настолько пьян, что упал, покидая чердак, где мы проводили сеанс. Что это был за тип? Мы и сейчас толком не знаем. Быть может, мы стали жертвой мошенника, но встреча с ним подарила надежду. В такие минуты человек готов поверить всему, лишь бы увидеть свет в конце тоннеля. Источник света не имел значения: мы готовы были на всё ради обретения надежды в этой кромешной тьме.

В августе 2003-го мне назначили третью операцию: на сей раз по удалению облучённой части мозга. Заодно врачи решили убедиться, что раковых клеток в моём организме не осталось. Как раз после этой операции и начались те серьёзные последствия, с которыми я вынуждена бороться до сих пор.

Сначала появилось что-то вроде афазии[95]. Я знала, что хочу сказать, но язык словно онемел. К счастью, я по-прежнему могла что-то мурлыкать себе под нос – и в тот момент это послужило для меня большим утешением. Я всё ещё пела, пусть и без слов.

Речь же просто взяла и испарилась. Я ужасно переживала. Только представьте, каково мне было!

Почти два года я не могла произнести ни слова. В это время мы с Микке вообще не разговаривали. Я не могла даже читать и ко всему прочему потеряла кратковременную память. Я забыла абсолютно всё, что когда-то знала