— Нет. Тетя Глаша рассказывала, отец, как отслужил здесь, да на матери женился, после службы сразу домой уехал, чтобы мать к себе вызвать. Уехал да пропал. А мать, знаете сами, меня родила, а через полгода от воспаления легких умерла. Тетка меня и воспитала. А когда то письмо пришло, меня словно оса в одно место ужалила, я все ходил и думал. Вот надумал и уехал. Отец уже шесть лет как умер. Родные приняли, да только душа здесь осталась. Песня вот: «Госпожа чужбина, жарко обнимала ты, да только не любила». Это так и было. Жарко там, климат такой, а вот этой весной подул ветерок, прохладный такой, я сидел на кошме, а слезы как начали из глаз литься. Плачу, остановиться не могу. Сам себе говорю: «Да что ты раб какой? Хочешь назад, так руки в ноги и возвращайся». Вот так все и было. А я как рад, что дома опять, кто бы знал!

Незаметно парень смахнул со щеки слезинку. Друзья еще посидели. Первые петухи загорланили друг за дружкой. Темная ночь уходила. Серый предутренний туман заставлял ежиться. Михаил поднялся.

— Ну, подъем. Ты отсыпайся, отдохни пару деньков, а потом зайди к председателю. Он уже про тебя спрашивал, хочет на трактор посадить.

Распрощавшись, они разошлись.

5

— Вась, ты чего так опаздываешь-то? И Узбек не пришел. Оба-на! Это кто тебя так приложил? Наталья твоя воспитывала да перегнула маленько, да?

— Нет, — буркнул Василий и полез под комбайн.

— Пошел ночью до ветра и на косяк наткнулся? — продолжал допытываться Михаил. — Да ты вылезь оттуда, Вась. Я уже все сам поснимал. Иди покурим.

Василий, пыхтя, вылез. Они сели на лавку, закурили.

— Ну?

— Гну.

— Давай рассказывай. Не каждый день ты все-таки расцвеченный приходишь, мне любопытно.

— Любопытной Варваре, знаешь, что сделали?

— Ты не лавируй. Что случилось-то?

— Национальные разборки.

— Мне из тебя каждое слово вытаскивать, что ли? Поясни толково! — повысил голос Михаил.

Василий вздохнул, начал рассказывать.

— Утром мы с Узбеком ходили в правление к председателю, чтобы потом вместе сюда, на работу. Вышли из конторы, во дворе стоит Карась и разговаривает с городскими, которые два дома за лосиной тропой покупают. Я подошел поздаровкаться с Карасем. А он дерганый весь, морду кривит. Думаю, рожа твоя поганая, если бы не стал родней, в твою сторону и не смотрел бы, не зря тебя Наташка терпеть не может, гнилым обзывает, хоть ты и братом ей приходишься. Ну, ладно, твое дело. Уже отошел было, а он, видать, решил выпендриться перед городскими и мне в спину со злостью кричит, чего это, мол, дружок твой немытый здрасти нам не говорит? Это он на Узбека уже наезжает. Тот услышал, подошел, поздоровался с городским, его телохранитель рыжий верзила рядом стоял, с ним тоже поручкался, училка как раз из машины вышла, ей тоже уважительно здравствуйте сказал. Протягивает Карасю руку, а тот опять со злостью: — Не суй мне свою лапу, такой-то и еще такой-то.

Узбек скромный. В ответ не базарил, но спокойно спрашивает: — Почему я такой-то? Я, мол, тебе поперек дорогу не переходил, плохого не делал, за что слова такие говоришь? А Карась как начал орать на него, прямо слюной изо рта брызжет. Может, говорит, ты шпион завербованный. Короче, понес всякую хрень. Мы прямо опешили все. И городские молча слушают, и я не пойму, в чем дело. А этот ненормальный никак успокоиться не может. Я, говорит, имею право тебя арестовать и допросить хорошенько. Ты нерусский, поэтому нет к тебе никакого доверия.

Тут училка встряла и говорит Карасю: — Вы сейчас зачем национальный вопрос поднимаете? Я, говорит, тоже не чисто русская, и меня допрашивать станете?

Карась в лицо ей бросил: — Ты, б…, вообще пасть прикрой. Оборачивается к Узбеку, прет на него, руку поднял, хотел схватить, что ли, так и не понял. Я между ними встал, а Карась как врежет с размаха. Целил в Узбека, а досталось мне. Я маленько пошатнулся, а тут, гляжу, городской нахмурился, училка эта — его любовь, оказывается. Говорит Карасю: — Извинись по-хорошему. А тому, видать, шлея под хвост попала. Не успел, Мишь, он ничего сказать, а здоровяк рыжий его, как щенка мокрого, поднял легко и об тополь у конторы так приложил, что Карась прямо сполз на землю. Училка руками замахала: — Прекратите, он же при погонах, могут неприятности выйти. Карась поднимается, рот открыл, да сказать не успел, рыжий его по второму кругу в сторону отбросил прямо в лужу грязную. И смех и грех. А городской этот, Леонид его зовут, мы потом познакомились, ее успокаивает: — Неприятности могут быть у Карася, если он не придет к ним со своими извинениями. Еще спокойно добавил, что добро иногда должно быть с кулаками. Меня с Узбеком в гости в новый дом пригласил. Потом они в машину сели и укатили. Узбека председатель позвал заявление написать насчет работы. Карась, весь грязный, сел в свой «Жигуль» и уехал матерясь. А я на работу пришел. Все услышал?

Михаил кивнул.

— Значит, Узбека приняли на работу?

— Ну, да.

— Это хорошо. Лишние руки нам не помешают. А Карась этот, Вась, если честно, уродом был, им и остался. И никакие погоны его не отбелят.

— Это точно, — согласился Василий.

6

— Сейчас вам историю расскажу, комедия прямо, — Василий, видимо, вспомнил что-то и громко хохотнул.

— Ну, давай, повесели народ, — Михаил вытер пот со лба, отложил гаечный ключ, присел на лавку, закурил, позвал:

— Узбек, вылезай, перекурим, нам Вася историю поведает.

Мурат подошел, обтер тряпкой грязные руки, прикурил у Михаила.

Василий, не переставая улыбаться, стал рассказывать:

— Мы, когда у конторы с Леонидом познакомились, вроде как приятелями стали. Я думал, что он пижон городской, ан нет, нормальный мужик. Есть, конечно, свои тараканы у него в башке, но не такие большие. Он у меня все про наши места выспрашивает; где, мол, грибные места, а где рыбные. Я так понял, что он здесь осесть собирается. Понравилась ему наша местность.

— Ты нам будешь рассказывать, что городскому здесь понравилось, что ли? — сплевывая, уточнил Узбек.

— Нет, спохватился Василий, — это я так, к слову. К тому веду, что он меня в дом позвал, посмотреть да посоветовать. Утром нашел полчаса, пришел к нему. Гляжу, а все так быстро строится. Были бы деньги, как говорится, так