— Ну что, — сказал я, — поехали?

— Куда?

— Куда-нибудь.

— Может, тебе коньячку хлебнуть? — предложил Витя.

— Спасибо, — ответил я. — Коньяку не надо.

— А я, кажется, хлебну.

Витя достал из кармана флягу, отвинтил пробку и сделал богатырский глоток.

— Так-то оно получше будет, — проговорил он, вытирая усы.

— Обязательно будет лучше, — кивнул я. — Давно хотел вам сказать: классные вы ребята. И классное место Ворохта. И Васильков тоже классный город. И самогон в Василькове классный делают.

— Может, все же, глотнешь? — с сомнением покачал головой Витя. — Сотрясение не сотрясение, а мозги у тебя явно набекрень встали.

— У моих мозгов это рабочее состояние, — ответил я. — Пошли.

Мы лесенкой взобрались наверх, где нас поджидала остальная группа.

— Что случилось? — спросила Леся.

— Ничего не случилось, — буркнул Витя. — Американец с ума сошел.

— Как сошел?

— Как-как… По-американски.

— Майкл, что с тобой?

— Ничего особенного, — ответил я. — Американская трагедия тихого американца. Проигрался на бирже. Все спустил подчистую — мамину квартиру в Бостоне, папин телевизор в Киеве и личную зубную щетку. Что я без щетки буду делать — ума не приложу.

— Ты серьезно?

— Конечно, Леся. Так что я теперь не американец, а голодранец. Никакого интереса во мне нет.

— Дурак, — сказала Леся. — Просто дурак.

— Конечно, дурак, — с улыбкой согласился я. — Зато легкий.

Леся, ничего не ответив, развернулась на лыжах и, с силой отталкиваясь палками, заскользила прочь. Ярик, укоризненно взглянув на меня, покатил вслед за ней. За ним потянулись остальные. Рядом со мною осталась только Тася.

— А ты чего не с подружкой? — спросил я.

— Майкл, — сказала Тася, — ты зачем Лесю обижаешь?

— Как это я ее обижаю?

— Она к тебе тянется, а ты ее отталкиваешь.

— К моему американству она тянется. А стоило мне проиграться на бирже, обозвала меня дураком и уехала.

— Какой еще бирже… Ты нас совсем за дурочек считаешь? Она потому и обиделась, что ты ей не веришь. И всякую чепуху рассказываешь. А ты ей по-настоящему понравился, а не потому, что ты американец.

— А тебе?

— Что мне?

— Тебе я тоже нравлюсь?

— Причем тут я?

— А что, у тебя своих чувств быть не может? Подружка не разрешает?

— Она.

— Она эгоистка чертова, — сказал я. — Все время пытается отодвинуть тебя в тень.

— Это не так.

— Это так. Скажи мне честно, я тебе нравлюсь? Говори, не бойся, я не буду ни смеяться, ни шутить по этому поводу.

— Нравишься, — тихо сказала Тася.

— Тогда какого черта ты мне рассказываешь про Лесины обиды? Почему ты говоришь от ее имени, а не от своего?

— Я не знаю.

— А я знаю. Тась, давай поцелуемся.

— Как?

— Нежно.

— Нет, — сказала Тася.

— Почему?

— Это предательство.

Я вздохнул.

— Хорошо, — сказал я. — Я не допущу, чтобы ты стала предательницей. Лучше уж я стану насильником.

Я обхватил Тасю, прижал к себе и поцеловал в губы.

— М-м-м-м, — замычала Тася, стиснув губы так, словно боялась под пыткой выдать военную тайну.

— Понятно, — сказал я. — Поехали.

— Куда?

— За остальными. А то твоя подружка решит, что мы тут чем-то нехорошим занимались, и отругает тебя.

— Постой. — Тася по-детски шмыгнула носом, затем посмотрела мне в глаза.

— Что?

— Майкл, поцелуй меня еще раз.

— Думаешь, стоит? Я как-то не привык целоваться с Брестской крепостью.

— Извини. Я просто испугалась. Больше не буду…

— Честное пионерское?

— Не смейся. Ты обещал надо мной не смеяться.

— Хорошо. Я тоже больше не буду.

Мы сблизили лица, прижались друг к другу и поцеловались.

— Спасибо, — сказала Тася.

— За что? — усмехнулся я.

— Никому не скажешь?

— Умру — не выдам!

— У меня это в первый раз.

— У меня тоже.

— Честно?

— Честно. Я еще никогда не целовался, стоя на лыжах.

— Да ну тебя…

— Не обижайся, — сказал я, опять прижимая ее к себе. — Давай закрепим наш успех.

— В смысле?

— Еще раз поцелуемся.

— А остальные?

— Что остальные?

— Нехорошо, что они будут нас ждать.

— Наоборот, очень хорошо. Или ты предпочла бы, чтобы они уехали без нас?

— А они точно без нас не уедут?

— Точно.

Тася потупилась, вздохнула, затем снова посмотрела на меня и негромко сказала:

— А жаль.

Как ни странно, но после лыжной эпопеи ни Тася, ни Леся со мной почти не общались. Леся смотрела на меня, как на врага, Тася и вовсе старалась не глядеть в мою сторону. Сначала я не понимал, в чем дело, затем догадался, что Тася в идиотском порыве раскаяния поведала подруге о нашем поцелуе под Ворохтой. Больше всех на меня почему-то злился Ярик.

— Молодец, — с плохо скрываемым сарказмом говорил он. — Красавец. Спасибо.

— За что? — интересовался я.

— За то, что по твоей милости неделя рая превратилась в семь дней горького сумбура.

— По моей милости?

— А по чьей же еще? Я в лепешку расшибаюсь, всячески заманиваю дичь в ловушку, а тебе, оказывается, ничего не нужно.

— Ярик, — не выдержал я, — если тебе так приспичило, надо было не в лепешку расшибаться, а выбрать одну девушку, поухаживать за ней, прогуляться с нею по окрестностям, сводить в кафе, просто поговорить, в конце концов. Ты же, как клещ, вцепился сразу в двоих, затащил к нам в комнату и стал тупо ждать, когда я приду и выложу очередную ересь о моем американском прошлом.

— Я думал, ты мне друг, — горько произнес Ярик, — а ты сволочь.

— Одно другому не помеха, — пожал плечами я. — У меня все друзья сволочи, каждый по-своему. Но это не мешает мне любить их.

— Понятно. — Ярик безнадежно махнул рукою. — Извини, я забыл, с кем говорю.

Наконец наступил последний день нашего отпуска в Яремче. Мы решили устроить прощальный ужин в ресторане неподалеку от турбазы. Витя подсуетился насчет столов и велел нам до вечера держать себя в руках в отношении спиртного.

— Особенно тебя, американец, касается, — заявил он. — Я заметил, что ты к этому делу интерес имеешь.

— Ты чего такой неспокойный? — усмехнулся я. — Коньяк кончился?

— Почему кончился? — удивился Витя. — Есть еще такая партия… — Он хлопнул себя по карману куртки, в котором хранил флягу. — Желаешь по глотку?

— Можно, — согласился я.

Витя отвинтил крышку, и мы приложились по разу.

— Хорошо! — удовлетворенно произнес Витя. — Но на этом стоп. До вечера — табу.

— Без сомнения, — с самым серьезным видом кивнул я. — На твоем месте я бы и в ресторане сегодня не пил.

— Почему это? — изумился Витя.

— Ты — лицо ответственное. Тебе нельзя.

— А ты?

— А я — безответственное. Мне можно.

Было около семи вечера, когда мы с Яриком, надев, что поприличней, вышли