с незнакомцами. Конечно, Д. Мокир прав в том, что в 1800 году рынки капитала «все еще основывались на личных отношениях и репутации», но они уже начали формализовываться и систематизироваться [Mokyr 2010: 28–29].

Любопытно, что фондовый рынок с ориентированностью преимущественно на личные взаимоотношения рос вместе с расширением формы компании – акционерного общества, которое больше всего ассоциировалось с новым типом безличного обмена. Хотя после 1688 года парламент предоставлял акционерным обществам корпоративный статус только в том случае, если считалось, что это отвечает общественным интересам, этот процесс был настолько обременительным и дорогостоящим, что появился новый тип некорпорированных акционерных обществ, действовавших фактически как многочисленные товарищества. Именно на них возложили ответственность за крах «пузыря Южного моря», и в 1720 году они были объявлены вне закона. В течение следующего столетия акционерные общества продолжали критиковать за поощрение спекулятивных ажиотажей, монополизацию торговли и неспособность обеспечить ответственность директоров за убытки или ответственность перед акционерами в случае банкротства. Когда отмена «Закона о пузырях» в 1825 году вызвала новые волны спекулятивных бумов и спадов, подпитываемых мошенническими акциями, «Закон о компаниях» 1844 года был направлен на защиту инвесторов путем ограничения ответственности компаний в обмен на новые стандарты отчетности. Очевидный триумф давно отвергнутой формы акционерного общества не был встречен всеобщим одобрением. Многие по-прежнему считали, что они разрушат коммерческий мир, который держался на личных узах доверия и ответственности, характерных для партнерства. Как сетовала газета «The Times», это положило начало обществу,

в котором дружба, способности, знания, образование, характер, кредитоспособность, даже денежные достоинства в значительной степени игнорируются; а деньги, простое количество и стоимость акций на имя каждого являются единственными узами связи между собственниками [Taylor 2006:27].

«Закон о компаниях» попытался заменить эти личные формы отчетности формальными структурами, которые сделали публичные компании понятными для потенциальных инвесторов и акционеров, но эта нормативная база была отменена в 1855 году, и, несмотря на дальнейшие изменения в законодательстве о компаниях в 1867 и 1890 годах, только в 1900 году они вновь стали обязаны публиковать аудированную отчетность. Несомненно, это было обусловлено расширением круга акционеров (в социальном и географическом плане), а также увеличением размера и сложности публичных компаний, число которых к 1901 году достигло шести тысяч. Тем не менее это была лишь малая часть всех британских предприятий: в 1885 году 95 % из них по-прежнему составляли частные партнерства. Сетования «The Times» на наступление безличного, анонимного капитализма в 1844 году оказались несколько преждевременными [Taylor 2006; Freeman, Pearson, Taylor 2012].

Управление частными компаниями также оставалось в значительной степени персонифицированным. Текстильные фабрики и машиностроительные заводы боролись с организационными проблемами крупных, сложных или географически разбросанных предприятий с конца XVIII века. Такие работодатели-новаторы, как Веджвуд, Боултон и Уатт, разработали новые системы централизованного производства, новое разделение труда и структуры заработной платы, новые временные рамки для рабочих, новые формы учета затрат и новые стандартизированные формы производства, обеспечивающие контроль качества – все это можно было переносить на расстояние и между различными заводами. Хотя эти методы прославлялись в печати начиная с 1830-х годов, в подавляющем большинстве компаний по-прежнему доминировал владелец-собственник, который предпочитал личные, а не системные формы управления [Babbage 1832; Ure 1835]. Идеи характера и обучение на основе опыта работы были центральными в личном искусстве управления. Владельцы-собственники часто доверяли людям, а не системам, назначая членов своей семьи управляющими различных заводов, иногда поручая им исполнять обязанности совместно с проверенным бригадиром или местным работником. Историки бизнеса в целом согласны с тем, что до начала XX века в Великобритании наблюдалось поразительное отсутствие инноваций в стилях управления и организации бизнеса. Такие предприятия, как железные дороги, которые были географически удалены и имели высокий уровень капиталовложений со стороны тех, кто не был заинтересован в управлении бизнесом, все же систематизировали управление с помощью новых видов контроля затрат и цен, делегирования ответственности местным и региональным подразделениям и частой передачи информации вверх и вниз по системе. Немецкие подходы к менеджменту как к науке появились в Великобритании только после того, как мания слияний конца XIX – начала XX века резко увеличила размеры многих компаний. Несмотря на огромные масштабы производства вооружений, координируемого Министерством боеприпасов во время Первой мировой войны, и появление новых корпоративных гигантов, таких как Imperial Chemical Industries (ICI) (1926) и Unilever (1930), стоит вспомнить, что еще в 1898 году на среднем предприятии работало всего 30 человек, а к 1907 году только 100 фирм имели в своем штате три тысячи рабочих, что составляло всего 5 % от общего числа работников [Cannadine 2000: 117–118]. Когда малые частные предприятия оставались нормой, неудивительно, что управление компаниями оставалось сугубо личным.

Таким образом, личные отношения не просто были ключевым компонентом экономической жизни на протяжении всего XIX века; они часто формализовались, чтобы учесть новые условия жизни, работы и ведения бизнеса в обществе незнакомцев. Как отмечает Д. Мокир, характер экономики серьезно изменился между 1700 и 1850 годами:

Люди не только покупали хлеб насущный, одежду и дома, но и продавали свой труд и инвестировали свои сбережения через рынки, во всех аспектах экономической жизни имея дело с незнакомцами [Mokyr 2010: 3].

Этому способствовало множество компонентов, но, как и в случае с трансформацией государства и гражданского общества, важнейшую роль сыграли печатная культура и новые системы коммуникации. Они – от написания писем до систем бухгалтерского учета и делопроизводства, печатных новостей и справочников, телеграфа и телефона – абстрагировали экономические знания от места и человека, распространяя их на все большие расстояния со все большей скоростью, что позволяло заключать сделки между незнакомыми людьми, которые никогда не встретятся.

Нигде это не было так очевидно, как на финансовых рынках. В XVII веке ведущие торговые города Европы – Амстердам, Антверпен, Гамбург и Лондон – публиковали, иногда на нескольких языках, векселя (списки товаров, импортируемых в их порты), ценовые сводки (цены на товары), морские сводки (корабли и их грузы) [Parsons 1989; McCusker 1997а; McCusker 2005; Neal 1988: 163–178; Murphy 2012: главы 4,5; Hoppit 2006: 79-110], в Лондоне первый вексель был опубликован в 1619 году, но когда в 1695 году государство прекратило лицензировать эту информацию, в кофейнях, связанных с морским бизнесом и торговлей акциями и ценными бумагами, начался расцвет новых изданий. За «Lloyd’s News» (1696) быстро последовал «The Course of Exchange and Other Things» Гаррауэя (1697). Публикуемые один или два раза в неделю (и доставляемые по подписке вручную или по почте), эти новостные листы с ценами и грузами предназначались не для завсегдатаев городских