— Приятного аппетита, — бросил я. — Смотрите не подавитесь.

А про себя подумал, что вечером сочтемся…

В палатке я оказался со Шмелем и Муравьем. Палатка была двухместной, но то для взрослых, а нам поместиться в ней втроём — за здрасте. При наших габаритах расположились вполне себе с комфортом. При желании, сюда бы поместилась еще пара подростков.

— Фу, блин, Миха! Ты куда влез? — поморщился Шмель. — От тебя душок идет, как от скунса!

— А ты скунса нюхал? — усмехнулся я. — Хозяйственное мыло есть у кого? — я снял с себя футболку, почти высохшую и приобретшую лёгкий зеленоватый оттенок. — Постираться надо.

— Так а что случилось? — встрял Муравей.

— Да ветром в озеро унесло, — рассказывать об инциденте я не стал.

— Слыш, ну чисто по-пацански, — Шмель залез в рюкзак и достал оттуда стопочку из сложенных чистых шорт и футболки. — Мне родаки всегда говорят брать про запас на случай всяких разных ситуаций. Будем считать, что они вдруг оказались правы и такая ситуация наступила.

Он протянул мне вещи. Я отказываться не стал, правда, пришлось идти к реке, чтобы как следует вымыться. Кусок хозяйственного мыла я попросил у Романа, который продолжал возиться с палаткой, смещая ее на пятачке.

— Держи, — он залез себе в рюкзак и достал оттуда кусок мыла.

Зачем оно мне понадобилось, когда мы только пришли сюда, даже спрашивать не стал. Почесал затылок и добавил:

— Как тебе вид? Закат нормально видно будет?

— Вид обалденный, — хитро улыбнулся я. — Любоваться прямо из палатки можно будет.

Как я и думал, ему для полного джентльменского набора нужен был вид на закат. Оно понятно, учитывая, что Рома обзавелся целым гаремом. Что ж… дело молодое…

За стиркой у меня в голове родился план мести «несвятой» троице. И вплоть до вечерних посиделок вокруг костра я его вынашивал.

Тома велела всем собираться на общую фотографию.

— Так, ребята! Давайте-ка сделаем пару снимков на память. Роман Альбертович, как обращаться с фотоаппаратом, знаете? Будьте так любезны поработать фотографом. Только плёнку поберегите, на каждую группу один кадр.

Рома, к тому моменту уже закончивший возню с палаткой, нехотя согласился. Скоро пояснения Тамары Ипполитовны стали понятны — сначала мы сделали общую фотку, рассевшись в несколько рядов, кто на цыпочках, а кто на корточках. А потом по отдельности, каждого отряда.

— Давай сюда, Шахматист, — позвал меня на фотосъемку тренер.

После общих фотографий Тома заменила Рому и уже сама сделала несколько снимков. Лев, Колян и Шпала позвали Марата и упросили вожатую сделать фото вчетвером. Я сфоткался со Шмелем, Сеней и Муравьем. С друганами, то бишь. Интересно будет на эти снимки лет так через дцать посмотреть.

У костра мы собрались около девяти. Наступило время душетрепательных разговоров, песен и, конечно же, страшных историй. Тома подготовила нам сюрприз.

— Ребята, требуйте всюду сосиски!

Старшая пионервожатая припомнила лозунг, некогда принятый Главмясом, и вытянула перед собой целую вереницу сосисок.

— Вот это уже другой разговор, — Шмель довольно потер руки.

Мы вооружились палочками, которые тут же для этого дела заготовили. Нанизали сосиски и принялись жарить на костре. Рома приволок картошку, чтобы запечь в золе, и несколько батонов. Я заметил, как Сеня что-то прячет у кармане широких шорт.

— Чего там у тебя?

— Тс! — шикнул толстяк, огляделся, и оттянув край кармана показал какие-то очки с красными стеклами. Наверное, покрашены линзы чем-то вроде гуаши.

Я выгнул бровь от удивления.

— Весч! Мих! — сиял толстяк. — Сто пудов рабочие!

— В смысле, рабочие? — продолжал удивляться я.

Сеня вздохнул, закатывая глаза и всем видом показывая, что поражен моему тугодумию.

— С помощью красных очков можно видеть девок голыми, прямо сквозь одежду, — придвинувшись, сообщил он. — Ты че, в натуре не слышал?

Слышать-то я слышал, да по прошествии стольких лет забыл. Ходили одно время россказни про эти красные очки. Как и про красную пленку для фотоаппарата, выполнявшую примерно те же функции в разгоряченном воображении. Захотелось возразить, что самый проверенный способ увидеть девушку голой — с нее одежду снять, но я промолчал.

— И кого хочешь голым видеть?

Толстяк зыркнул на меня так, что едва не прожег взглядом. Я продолжать разговор не стал. Сам пусть попробует.

Рома, как главный романтик в лагере, рачехлил гитару и поводил пальцами по струнам, проверяя настройку. Я думал, что он начнет заводить что-то вроде «Пусть всегда будет солнце», раз кругом пионерские уши, но нет. Аккорды я узнал с первых звуков. Выдав их, Роман довольно неплохо запел. Немного с хрипотцой, подражая оригиналу.

— Я спросил тебя: 'Зачем идёте в гору вы? —

А ты к вершине шла, а ты рвалася в бой….

Он выразительно взглянул на Тому.

— И с тех пор ты стала близкая и ласковая,

Альпинистка моя, скалолазка моя.

Тома засмущалась так, будто на Роме были надеты эти самые красные очки Сени, и он видел ее без одежды. Все-таки как мало надо женщинам, всего лишь грамотно напеть в уши.

Потом Рома снова переглянулся с Тамарой, та кивнула — видно, о чем-то они договаривались заранее.

— Ребята, а сейчас я спою одну песню… про мочалки, — улыбнулся гитарист. — Она так и называется: «Мочалкин блюз». Ее автор Борис Гребенщиков, группа «Аквариум». Думаю, вы очень скоро о ней услышите!

И Рома запел о мочалках, которых он хочет «застебать». А пацаны и девчонки слушали, сложив острые подбородки на ладонях.

Пахло жареными сосисками, печеной картошкой, что томилась в горячей золе, дымком и… детством. И я поймал себя на мысли, что провожу, возможно, свое самое лучшее лето в жизни. Когда я был малой, то не понимал, какой это кайф, а теперь я впитывал этот миг жизни каждой стрункой своей души.

Время пролетело, как один миг. Не заметили мы, как солнечный диск завалился за реку, стало темнеть.

— Ну расскажи, Миша, что у тебя за история? — кивнула старшая пионервожатая. — Ты так тянешь руку.

Руку я действительно тянул. Успев послушать страшилки от других пацанов, я решил, что настало рассказать свою историю. Тоже страшную, но собственного сочинения. Правда, никому это не надо знать. Ведь я быль рассказать хочу. Истинную быль…