Шрифт:
Закладка:
Старый штурман Эзельберг едва держался на ногах. Уже не раз опускали в море тела матросов, умерших от цинги.
«В нашей команде оказалось теперь столько больных, что у меня не оставалось почти никого, кто бы мог помочь в управлении судном. Матросов, которые должны были держать вахту у штурвала, приводили туда больные товарищи, из числа тех, которые были способны еще немного двигаться. Матросы усаживались на скамейку около штурвала, где им и приходилось в меру своих сил нести вахту. Наш корабль плыл, как кусок мертвого дерева, почти без всякого управления и шел по воле волн и ветра. Я обещал команде, что если мы, с божьей помощью, вскоре увидим землю, то сразу причалим туда, чтобы спасти свою жизнь. Пусть это будет хоть какой-нибудь берег. Затем, быть может, найдем какие-либо средства, чтоб обеспечить наше возвращение», рассказывал впоследствии лейтенант Ваксель.
Гибель казалась почти неизбежной. И вдруг утром 4 ноября увидели вдалеке горы, покрытые снегом.
Такая радость охватила всех, что даже умирающие вдруг нашли силы подняться и выйти на палубу. Многие, всматриваясь в очертания гор, узнавали берег Камчатской земли. И если кто-нибудь решался усомниться, на него обрушивались с негодованием.
В каюте капитан-командора созвали совет, на который пришли все, кто мог держаться на ногах. Беринг, не потерявший привычную осторожную рассудительность даже во время тяжелой болезни, думал, что надо постараться найти гавань, где судно могло бы стать на якорь в некоторой безопасности от ветров. Он не был уверен в том, что видневшаяся на горизонте земля действительно Камчатка. Но измученные люди хотели только одного: идти прямо к берегу.
Ночью выдержали еще один шквал, который едва не погубил судно. А когда стали приближаться к берегу, ветер вдруг понес судно прямо на каменную гряду, торчавшую из воды.
Казалось, дошли после стольких страданий до этой земли лишь для того, чтобы погибнуть у ее берегов. И только в последнее мгновение вдруг в первый раз за все плавание улыбнулось счастье. Волны бросили судно в небольшой проход между рифами и перенесли через подводные камни, о которые оно должно было неминуемо разбиться.
Судно попало в небольшой залив, где было сравнительно тихо. Последний, еще уцелевший якорь помог остановиться недалеко от земли.
На следующее утро спустили лодку. Адъюнкт Стеллер, уберегшийся от цинги, потому что пил отвар из собранной им на Шумагинских островах травы и во всякую погоду проводил много времени в движении на палубе корабля, пошел на разведку, взяв с собой несколько человек.
Оказалось, что недалеко от того места, где пристала лодка, протекает маленькая речка с хорошей водой. На берегу видели тюленей и морских бобров, как называли на Камчатке морскую выдру за ее драгоценный мех. Бобры не боялись людей и совсем не обращали на них внимания. С разных сторон сбегались белые и голубоватые песцы, вертясь у самых ног. А куропатки подпускали людей почти вплотную, как домашние куры.
На этой земле, по-видимому, нельзя было умереть от голода. Однако Стеллер с тревогой наблюдал, как звери и птицы встречают людей без всякой боязни.
— Мы попали на остров, где нет людей, а не на Камчатку. Ежели здесь побывали бы люди, то ни звери, ни птицы не подпускали бы нас к себе так спокойно, — говорил Стеллер.
Он довольно долго бродил вблизи берега, но нигде не увидел ни одного деревца. Только кое-где росли мелкие кустики. Выстроить из дерева жилище здесь было невозможно. На берегу можно было найти выброшенные морем деревья, плавник, но их не могло хватить надолго даже на дрова. А между тем дул холодный ветер и земля уже была покрыта снегом.
— От ветра укрыться здесь можно только в ямах. В них будем жить, точно в норах, — сказал Стеллер спутникам.
В первую очередь решили перевезти с корабля больных. В песке вырыли несколько ям для жилья.
Берингу приготовили отдельную песчаную яму, в которой он должен был жить с денщиком. Над ней сделали крышу из старых парусов. Его перенесли на носилках, сделанных из двух шестов, перевязанных веревками.
Больные радовались при мысли, что скоро окажутся на земле, и надеялись сразу поправиться. Но несколько человек умерли, как только их перенесли на берег.
Не было сил сразу похоронить тела. Песцы, то и дело подбегавшие, хотя их и отгоняли, отъедали носы, обгладывали руки и ноги умерших.
Тяжелобольные не могли поправиться в сырых песчаных ямах, в которых приходилось жить.
«Один за другим умерли боцман Янсен, старый штурман Эзельберг и несколько матросов. Так велико было общее бедствие, что покойники оставались в течение довольно долгого времени лежать среди живых, так как не находилось никого, кто был бы в силах убрать их из землянки. Так мы и оставались лежать вперемешку вокруг небольшого костра. Если бы нас мог увидеть в это время кто-нибудь посторонний, то затруднился бы отличить живых от мертвых», писал потом Ваксель.
Капитан-командор прожил в землянке около месяца. Песок постепенно осыпался с ее стен и падал ему на ноги.
— Оставьте. Мне так теплее, хотя, впрочем, все равно согреться не могу, — говорил он, когда начинали убирать обвалившийся песок.
Восьмого декабря Беринг умер, уже наполовину засыпанный землею.
Стеллер, продолжавший и в самое трудное время вести путевой дневник, сделал запись о смерти Беринга, тепло отозвавшись о его справедливости и доброте:
«Беринг был человек справедливый. За свою благожелательность и спокойствие он пользовался любовью офицеров и команды. Он старался усердно выполнять порученное ему дело. Но нередко он признавался, что экспедиция эта свыше его сил».
В первый месяц умерли от цинги двадцать пять человек и, кроме того, было шестеро безнадежно больных. Остальные начали поправляться.
Здоровые охотились, добывая тюленей и морских бобров для себя и для больных товарищей. Мясо этих животных было жестко и невкусно, но все же свежая пища помогала. К тому же на берег выбросило дохлого кита и можно было употреблять в пищу китовый жир. А с корабля сняли подмоченную муку и распределили ее, выделив небольшой неприкосновенный запас.
Замешав в воде муку, лейтенант Ваксель поджаривал на жире из туши дохлого кита лепешки для себя
