ведется быстро и с короткого расстояния. Как только сцена отснята, актеров тут же заливают водой из брандспойтов. Если на секунду опоздать, то они погибнут». («Чуешь, чем пахнет», — прошептал Сева, предвкушая захватывающее зрелище). Сами понимаете, что все это обошлось в кругленькую сумму: актеры не позволят поджигать себя за обычный гонорар, да и декорации, специальные пожарные части — все требовало денег. Было истрачено пятнадцать миллионов долларов. Но только за первый месяц демонстрации фильма в Соединенных Штатах Америки доход составил двадцать миллионов. А всего лента принесла около двухсот миллионов долларов. Итак, смотрим «Ад в поднебесье» Ирвина Аллена и Джона Гайлермина.

Погас свет, застрекотал аппарат, и начался фильм. Они ожидали чего-то необычного, сногсшибательного, но на экране показывали огромный небоскреб, каких-то людей, собирающихся в нем на банкет. Да еще в черно-белом варианте. Скучновато было.

— Экспозиция затянута, — блеснул эрудицией Сева.

Он чувствовал себя неловко. С таким трудом через знакомого киношника раздобыл пригласительный билет, а смотреть приходиться черт знает что.

Но тут началось… На восемьдесят первом этаже небоскреба, в складе с краской вспыхнул пожар. Пламя забушевало, выплеснулось на простор — и пошло гулять по этажам, по шикарным номерам отеля, по люксам, отрезая тех, кто на самом верху праздновал окончание строительства этого грандиозного здания. Люди сгорали заживо, и паника нарастала, и любовь была среди этого ада — снято все было здорово, не на ветер выбросили те пятнадцать миллионов.

Когда первый фильм окончился и дали свет, перед глазами все еще бушевало пламя и лица мелькали, искаженные ужасом.

Они не стали выходить на перерыв, остались сидеть, шептались и оглядывались по сторонам.

— Умеют же снимать, — близко наклонясь к Лене, говорил Сева. — Мы только жалкие крохи видим, и то вот так, на закрытом просмотре, а у них там и привидения, и монстры, и секс — всё. Вот поедем в круиз, может, что и удастся увидеть.

— Не загадывай, — суеверно шепнула она и палец приложила к его губам.

Ему приятно было чувствовать запах ее духов, близко видеть сияющие глаза, слышать доверительный, шепот. Она поглядывала на него со значением, обещанием полны были ее взгляды, и у него дух захватывало от всего. Ну женщина! Волшебная сказка! Он обязательно напишет о ней стихи, и это будет самое лучшее его произведение.

Звонок прозвенел, зрители уселись, лектор начал свой рассказ. Они опять слушали кое-как, неинтересно было — про буржуазную массовую культуру, про спонтанный характер анархических «экстазов», про размытость нравственных идеалов, антигуманность, конформизм предлагаемого образчика современного кича. Но фильм захватил их: на ярком цветном экране пылали страсти, гремели выстрелы, кровь лилась до жути натурально и женщины со знанием дела демонстрировали свои обнаженные тела. А когда героиня, будто бы протестуя против современной морали, среди бела дня на площади перед зданием парламента отдалась своему спутнику, Сева даже ахнул и больно сжал руку Лены.

Была уже ночь, когда они вышли из душного зала, и сыро: то ли дождик моросил, то ли воздух был густо насыщен влагой. И знобкий ветерок тянул, совсем не весенний.

Но они разгорячены были и не замечали дурной погоды.

— Ну как? — заглядывая Лене в лицо, спросил Сева.

Он увидел устремленные на него большие, странным светом светящиеся глаза, такие греховные и жгучие, что голова закружилась.

— Постой, — проговорил он сдавленно и за плечи повернул ее к себе. — Ты сама не знаешь, какая ты…

Она не отстранилась, смотрела на него, закинув голову, и он, забыв обо всем, стал целовать глаза, щеки, губы…

— Сумасшедший, — задыхаясь, с трудом выговорила она. — Не здесь же… люди…

Опомнившись, Сева оглянулся. Но улица была уже пустынна, фонари светили тускло, лужи поблескивали.

— Куда же нам? — спросил он растерянно.

Лена взяла его под руку.

— Идем.

Он не спросил ничего и молча пошел рядом.

В тишине гулко вразнобой звучали по асфальту их шаги.

19

Секретарь редакции ведомственного журнала, куда решил перейти Назаров, оформил пенсию и настроил себя на заслуженный отдых, на спокойные прогулки с догом (его, следуя моде, приобрели сын и невестка, а смотреть за ним некогда было да и хлопотно), на полуденный сон, на чтение многочисленных томов из серии «Жизнь замечательных людей», которую копил годами, а читать не читал, и на многое другое, о чем мечтал тайно и что рисовал в воображении с замиранием сердца. А тут оттиски очередного номера пошли. И все в нем взбунтовалось: нет, нет и нет, не могу больше, никто пенсионера не заставит гранки читать и макет клеить. А Марат все медлил, все тянул резину. «Да такой работы нигде больше не найдешь, — уговаривал его уходящий на пенсию секретарь. — Я же тебе по-товарищески место уступаю. Оформляйся, пока никто не узнал. А то найдутся шустрики, обойдут, будешь потом локти кусать». Назаров благодарил и обещал прийти — вот только сдаст очередной материал…

Обещал и все оттягивал, все оттягивал… Уже и с редактором обговорил, тот отнесся с пониманием, хотя искренне пожалел, что теряет такого сотрудника. Но ведь не за тридевять земель уезжает, будет свободное время, напишет что-нибудь. Для души. Очерк или там фельетон, а то проблемную статью, верно ведь?..

Все было так. Марат кивал, обещал связь не терять и материалы подкидывать по мере возможности. А у самого муторно было на душе. Вожделенная спокойная жизнь казалась теперь не такой уж и желанной. Втянулся все-таки в газетную круговерть, ежедневно проклинаемую, но и гордость вызывающую тоже — в номер, на полосу, срочно — это звучит, черт возьми! Но, видно, время его пришло, пора было расставаться с газетой, чувствовал, что не выдержит долго.

Сговорились с редактором на том, что Назаров сдаст в секретариат все числящиеся за ним письма, отдежурит по номеру, а там, благословясь, на новую работу.

Писем было немного, он их почти все на машинку передиктовал. А одно придержал, перечитывал, обдумывал. Всеволод Сомов — стояло под статьей, а Севу Назаров знал, такую тему ему не поднять. Статья же и фактами изобиловала вполне весомыми, и изложена была хоть и коряво, но понятно, суть улавливалась, и серьезная, новая острая проблема могла честь газете сделать. Но автор… не по