Шрифт:
Закладка:
Завидев выбегающих детей, он и в этот раз исполнил свой удивительный танец: опираясь на задние лапы и раскрывая улыбающуюся пасть, он возносил вверх своё тело – и так на миг зависал.
Едва опустившись, тут же взлетал снова, как бы говоря: «Это я! Это вы! Радость!».
Жена, увидев это, закусила губу и поспешила в дом.
…Спустя полчаса, лёжа в своей комнате, я услышал привычный, визгливый и бестолковый лай Кержака. Что-то ему опять пришлось не по нраву: птица, или дальние шаги, или вой на другом конце деревни.
Вдавив кулак себе в зубы, я слушал этот лай – как самую лучшую музыку.
…Постучал в дверь Злой.
– Что, Саш? – глухо спросил я, глядя на свою, со следами укуса, руку.
На самом деле его звали Сашей, хотя этим именем он давно не пользовался. Даже наши дети называли его «Злым» – при том что первоначальный смысл в это слово никто никогда не вкладывал. Злой был – несказанно добрый.
– Я нашёл лучшего в России ветеринара, – сказал он, глядя в свой телефон. – Илья Фёдорович зовут. Позвонил ему. Он сейчас на операции за границей, но к выходным вернётся в клинику, и готов нас принять. Едем?
Конечно, едем, Злой.
* * *
В эту подмосковную лечебницу, словно предчувствуя что-то, Кержак входил чуждый всему и яростный.
Пока мы шли по коридорам, служащие прятались в близлежащие двери, и затем выглядывали вослед лохматому маньяку, который, хрипя, рвался с поводка.
В большом помещении, которое нам тоже пришлось миновать, он увидел вдоль длинной стены ряд наставленных друг на друга клеток, где сидела дюжина калечных собак и забинтованных котов. Кержак сделал такой силы рывок в их сторону, что все они разом отпрянули. Многие забились в углы и заверещали.
Только я видел, что сам Кержак боится больше всех. Дремучая его душа металась от ужаса.
Скрежещущего когтями, я вёз его по кафелю мимо перепуганных зверей. Он задирал голову, надеясь, что соскочит ошейник. Жаркая слюна отекала с его клыков.
«В такой же клетке придётся ему сидеть… – успел подумать я, но тут же себя оборвал: – …хорошо, если придётся. Плохо, если нас тут же направят на кладбище».
Илья Фёдорович ждал нас у своего кабинета в самом конце коридора и улыбался. Он заранее предполагал, что явление наше будет шумным.
– Стойте! – попросил он издалека. – Развернитесь и пройдите по коридору в обратную сторону: я сразу посмотрю.
Кержак, решивший, что всё уже закончилось, с видимым удовольствием поспешил обратно: «…на улицу, и домой, домой, я потерплю хоть сорок часов этой тряски, только не отдавайте меня чужим людям…»
– Всё! – крикнул Илья Фёдорович. – Возвращайтесь!
Он так и ждал нас в коридоре, не заходя в кабинет и указывая рукой в открытую дверь.
Запутанный манёврами, Кержак таращил бесноватые глаза, но уже не рычал.
В кабинете я приказал ему сесть, и он, взволнованный, тут же исполнил команду. Тем временем Илья Фёдорович, рискуя быть укушенным за ногу, прошёл мимо, обмахнув Кержака полой халата.
Усевшись на подоконник, он сразу отложил в сторону поданные Злым снимки, и подмигнул Кержаку.
Это был совсем ещё молодой, лет на десять моложе меня, чуть пахнущий одеколоном мужик: щетинистый брюнет, явно русский, хотя с польской фамилией.
«Работяга, – предположил я. – Не менее трёх детей и жена-красавица. Свои собаки и коты. Большой дом, где он редко бывает: всё операции да симпозиумы».
У него были добрые глаза – с припущенными, как у некоторых пород собак, веками.
– А чего там смотреть, – сказал Илья Фёдорович, положив руку на снимки. – Дисплазия. Неправильное прилегание головки кости к суставной впадине. Причём на всех ногах сразу. Не знаю, как он у вас передвигался до сих пор. Не жалуется, говорите?
– Нет, – сказал я, снова чувствуя, как в сердце мне засадили вязальную спицу. – Но он же – ходит?
Илья Фёдорович согласно и с видимым удовлетворением кивнул, но тут же добавил:
– Врождённая, скорей всего. В лёгких стадиях она лечится. Однако это – не ваш случай.
Я тоскливо ждал, когда нас выпроводят, но Илья Фёдорович легко спрыгнул на пол – и оповестил, кажется, в первую очередь Кержака:
– Приступим к осмотру?
– У нас есть намордник, – сказал Злой.
– Да не надо, – отмахнулся Илья Фёдорович.
– Он не слишком любит, когда ему трогают лапы, – успел предупредить я.
– Ты ведь потерпишь, Кержак? – спросил Илья Фёдорович, присаживаясь возле него, и, не поднимая головы, попросил нас со Злым: – Придержите великана.
Мы положили пса на пол.
Закатив глаза, Кержак дышал так быстро, словно вокруг него почти уже заканчивался воздух.
* * *
Показывая мне жуткие рисунки с изогнутыми костями и разбитыми суставами, Илья Фёдорович на удивление бодро говорил:
– Такое – лечится. И вот здесь – тоже лечится. Надо просто два раза разрезать кость, а потом срастить. И даже такое – поправимо… А за вашу собаку не возьмётся никто.
– А вы? – спросил я.
Илья Фёдорович сморгнул и сказал:
– А давайте рискнём.
Он был – из тех, кто любит неразрешимые задачи.
– Тут ещё, конечно же, человеческий фактор, – добавил, продолжая прежнюю тему, Илья Фёдорович. – Никто не хочет браться за операцию, обречённую на неудачу. Хозяева разные бывают… Но дело даже не в этом… – Он подумал, и, решив не распространяться, заключил: – Да просто не хотят, и всё.
– …Смотрите, – перешёл к основному вопросу Илья Фёдорович. – Нам нужно поставить ему четыре протеза. Думаю, купим сначала два. Их делают только за границей. И они очень дорогие, – Илья Фёдорович назвал цифру.
Я кивнул.
– …тогда начнём с задних лап. Сделаем одну. Если всё пройдёт в пределах нормы, и, спустя некоторое время, он встанет на прооперированную лапу, – возьмёмся за вторую.
…Мы решили не возвращаться домой и остаться здесь, готовясь к операции и дожидаясь протезов.
Ни в одну гостиницу нас не брали.
Злой догадался снять отдельную баню, основной плюс которой состоял в наличии площадки для выгула и отсутствии людей.
Принюхиваясь, Кержак ходил по травке и, поднимая голову, слушал гудки автобусов и фур – трасса пролегала в километре.
В бане всегда было холодно, и мы её каждый день топили, а потом открывали дверь в парилку.
Если натоплено было слишком сильно, то при открытии двери срабатывала сигнализация, и прибегал обозлённый сторож, – стучал в круглое затемнённое окно, но не решался войти оттого, что Кержак с грохотом кидался на подоконник. Злой сидел к окошку спиной и пил чай.
Спали мы в духоте и просыпались в сырости.
Операцию Илья Фёдорович поставил на 1 ноября.