Три дня миновало, когда, в очередной выгул, Кержак решительно подобрал себе совсем маленький, чуть длинней человеческого пальца сучок.

Счастливой рысцой, стараясь не выпускать палочки из пасти, он шёл всю прогулку. Изредка совсем ненадолго её сплёвывал, но тут же поднимал. Подскочившие было бассеты не могли уцепиться даже за её краешек – такой маленькой она была.

С этой палочкой полчаса спустя он и вернулся во двор.

Дети хохотали: ни одной нашей собаке подобное и в голову не приходило.

– «Все играют с палочками, и у меня палочка: взял и несу!» – заливалась младшая дочь.

С тех пор он делал так постоянно.

Неделю спустя я впервые пересадил его со двора к другим собакам за сетку вольера. Он должен был привыкать к своей конуре.

Оказавшись взаперти, Кержак не выказал испуга. Развернувшись к дверям человеческого дома, лёг, ткнувшись носом в клетку, и стал ждать, когда его выпустят обратно.

Под вечер полил тёплый июньский дождик.

Я смотрел, лёжа в своей комнате, как бегут капли по стёклам большого окна, – и вдруг меня кольнуло в сердце: а как там наш дуралей?

Выбежал – и увидел ровно то, чего боялся.

Нигга, Кай, Золька и Толька разошлись по конурам – Кержак же лежал у дверей вольера, не двигаясь. Он был совершенно сырой. Капли били по чёрному носику. Щенок разбух от влаги, как забытая телогрейка.

Подняв на меня глаза, которые показались заплаканными, он не взмахнул хвостом и ни о чём не попросил.

* * *

Несколько дней спустя к нам в гости заглянула соседка – супруга вышедшего в отставку прокурора. Жена угостила её наливкой, и вскоре они развеселились.

Из своей комнаты на втором этаже, не слишком прислушиваясь, я различал их то затихающие и удаляющиеся, то вдруг прибавляющие в громкости голоса: словно они кружили вокруг дома на карусели.

Потом, по особенной суете в коридоре, когда люди вдруг начинают говорить низкими голосами, оттого что нагибаются к появившемуся четвероногому, – я догадался: с улицы забрали Кержака.

Спустя несколько минут голоса вовсе на время пропали, и я снова определил, что́ происходит этажом ниже: под чутким руководством жены гостья кормила Кержака с рук, чтоб они подружились.

– Ну, Кержак, – смеялась жена. – Ну пожалуйста.

«Опять не ест», – усмехнулся и я. До такой степени равнодушного к пище зверя у нас ещё не было.

Вскоре, захватив Кержака, женщины ушли купаться.

Река протекала у нас прямо возле дома: поднявшись с кровати, я видел в большом окне её тихие воды и песчаные берега.

Теперь уже с реки доносилось, как женщины заходят в холодную ещё воду, зовут к себе щенка, плещутся водой и снова смеются.

К вечеру жена вернулась, но уже в одиночестве.

– …весь день она его тискала и гладила, – пересказала она историю знакомства Кержака с прокурорской женой. – Пока я была рядом, всё сносил. Искупались несколько раз, хотя Кержак воды сторонится и предпочитает ждать на берегу. Потом она вышла из воды первой, начала присаживаться на покрывало, где мы уже три часа пролежали все вместе, – так он бросился на неё!

– Не обиделась?

– Да нет. Я выбежала, его отогнала, отругала. Но… Вот существо, да?

Я озадаченно размышлял: он ведь родился и прожил первые месяцы среди своих братьев и сестёр. Кормили его чудом не оглохшие до сих пор заводчики. Он мог бы их воспринимать как своих хозяев. Вместо этого щенок сразу признал меня. Кто ему рассказал обо мне? Вдруг бы я вёз его не себе, а узбеку Любеку в подарок? Он же не знал, куда мы направляемся!..

Ну хорошо, я сказал ему, что теперь он мой ребёнок. Но как тогда щенок определил, что вся наша семья – это его семья? Ведь помимо жены и детей, у нас живёт прокуренный Злой, который даже говорит на свой хохляцкий манер. Вдруг Злой просто зашёл тем вечером к нам в гости – а Любек, напротив, мой, к примеру, тесть? А жена прокурора – родная сестра? Откуда ему ведомо, что эти люди – посторонние? Какие, помимо запахов, людские приметы он различает так безошибочно?..

Я вышел на улицу. Щенок лежал у порога дома.

– Кержак! – позвал я его тихо.

Без суеты и заискивающей торопливости, свойственной иным, даже крупным и взрослым собакам, он задрал мохнатую голову.

Глаза его смотрели не столько таинственно, сколько бесстрастно.

* * *

К зиме он уже выглядел медвежонком.

Когда он бежал, шерсть его словно вспыхивала, распушаясь при каждом прыжке и тут же пышно ниспадая.

Под огромной его шерстью скрывалось не самое крупное тело: он был немногим тяжелей бассета. Но сам Кержак безусловно верил в свою шерстяную огромность.

На очередной прогулке в ту первую зиму Кай неожиданно разыскал в снегу большую белую кость. Он был счастлив! В честь находки Кай исполнил великолепный танец, совершая прыжки на задних лапах так высоко, словно срывал зубами незримые яблоки с высоких веток. Издалека он казался похожим на огромное порхающее насекомое.

Подоспевшие бассеты заинтересовались находкой, но Кай, кружа, облетел их и упорхнул с костью чуть дальше.

Сбросив кость на снег, Кай улёгся – и то сладострастно схватывал её зубами, то, чуть отстранившись, любовался на неё, как художник на обнажённую натуру.

К подошедшему Нигге Кай стремительно развернулся спиной – и внятно прорычал.

Я догадался, что добродушный Нигга не станет обижать Кая, но, дождавшись, когда примчатся бассеты, воспользуется суетой – и всё-таки завладеет костью. И уже тогда не отдаст никому.

Кержак шёл последним – и, даже заметив происходящее, не прибавил шага.

Он прошёл мимо Нигги и промеж бассетов, словно все они вмиг стали неодушевлёнными.

Как бы не слыша усилившегося рычанья борзой, Кержак походя забрал кость у Кая и, пройдя ещё несколько шагов, лёг на снег.

Кай обескураженно оглянулся. Жалобные глаза его показались огромными.

Возникла тишайшая пауза. Я сначала услышал, и лишь потом увидел, как с высокой ели мягко осы́пался снег.

Необычайно резво Кай вскочил на ноги, надеясь немедленно всё исправить, ведь он имел безусловное преимущество – скорость.

Но бежать ему было незачем: даже не скосившись в его сторону, Кержак всё так же хмуро грыз его кость.

Напоминая идущих сквозь снег пресмыкающихся, вожделенно вытягивая длинные мясные шеи, бассеты приблизились к невозмутимому Кержаку.

Нигга, ведомый общей инерцией, тоже сделал шаг или два.

Но вокруг Кержака словно бы возник невидимый купол.

Коснувшийся длинным носом тончайшей границы этого купола, Кай вдруг услышал рык, которого до сих пор здесь не слышал никто.

Моё