Набрав воздуха, с неистовой, меня самого поразившей силой, я выкрикнул:

– К делу!

За миг до того случилось неизъяснимое, в сущности, чудо: вдруг смолкли все, ну, или, быть может, почти все собаки.

Мой одиноко прозвучавший вопль, на счастье, нисколько не удивил заводчиков; тем более что в ответ со двора, из-за дивана, из-под стола и даже, кажется, с потолка собаки залаяли с новой, неистовой страстью.

Стёкла окон подрагивали, словно бы мимо нас нёсся скорый поезд.

Муж решительно поднялся и, подойдя к огромному, покрытому чёрной тканью предмету, взглянул на меня, как бы приглашая разделить с ним радость от предстоящего фокуса. Кивнув, он артистически сорвал ткань, концом которой я чувствительно получил по лицу. Однако чувство ожога тут же забылось.

Ткань скрывала очень высокую клетку, располагавшуюся почему-то на столе.

Передо мною сидело чудовище, едва там помещавшееся.

Шерсть чудовища стояла дыбом не на загривке, как бывает у обозлённых собак, а на всём теле. Морда величиной с бычью упиралась в прутья, показавшиеся смехотворно тонкими.

Чудовище издало короткий рык, разом перекрывший лай в сотню голосов.

«Так звучит преисподняя…» – подумал я восхищённо, одновременно пытаясь обнаружить, где всё-таки эта клетка запирается, потому что никаких замков не наблюдалось.

Чудовище, впрочем, вопреки дыбившейся даже на лапах шерсти, не проявляло никакой озлобленности и глядело мимо меня.

– Впечатлён! – выкрикнул я, постаравшись совместить силу голоса и яркую эмоцию, но сразу почувствовал недостаток в развитии лёгких.

– Это его отец! – ответил хозяин хорошо поставленным баритоном, и взглянул мне в глаза, где обнаружил ровно то, что искал: обескураженность.

Чтоб подтвердить и так для него очевидное, я поднял вверх большой палец, но на этот раз смолчал, потому что всерьёз боялся сорвать голос.

Муж снова сел на табуретку.

Наконец, я догадался, чего от меня ждут.

Достав из кармана заготовленную пачку денег, я потряс ей в воздухе.

Жена тут же протянула руку. Я вложил в эту руку деньги.

Муж немедленно поднялся и, ловко обходя мебель, исчез в соседней комнате.

Спустя полминуты он вынес на руках щенка.

Щенок был невероятным: пузатая грелка с мёдом и весёлый хвост баранкой.

Заводчик хотел передать мне щенка из рук в руки, но я ещё опасался подобной ответственности. Знаками я вызвал хозяев за собой: пойдём, пойдём! к машине! – и почти побежал по коридору. Заводчики поспешили за мной.

Распахнув заднюю правую дверь своего автомобиля, я показал жестом: грузите.

Я ещё не застелил салфетками сиденья, решив, что сделаю это несколько позже.

Усевшись за руль, я готов был уехать немедленно, но мне подали документы: паспорт на щенка и квитанцию об оплате. На скорую руку расписавшись в указанных местах, я завёл машину.

Ворота открылись. Мы выкатились.

Лишь почувствовав, что лай стихает, я выбрал удобное место и припарковался.

Обернувшись к щенку, сказал:

– Привет, я твой папа. Теперь мы будем жить вместе.

Он внимательно посмотрел мне прямо в глаза. Он был очень серьёзен.

«Устелю там салфетками чуть позже, – решил я. – За городом. На трассе».

И, выворачивая на дорогу, медленно вдавил педаль газа. Щенок тут же скатился с задних сидений на пол.

– Ой, малыш!.. – воскликнул я, оглядываясь. – Прости, пожалуйста! Я забыл, что ты ещё не ездил на машине.

Он воспринял своё паденье без эмоций.

Даже не повозившись для удобства, щенок распластался на кожаном половике мягким медовым животом, уложив лохматую голову между лап.

…Время от времени я оглядывался к нему и говорил что-нибудь ободряющее. В ответ он поднимал на меня умные глаза. Взгляд был такой, словно бы он смотрел со дна колодца.

«Не слишком общительный», – предположил я.

Решив не тратить время на возню с салфетками, я успокоил себя тем, что щенок всё равно как-то себя проявит, когда затошнится или захочет сходить на травку.

Он недвижимо лежал, не засыпая ни на минуту. Не беспокоился и не возился.

Ничто не волновало его.

– Может, ты больной, парень? – спросил я вслух спустя час, и, дотянувшись, коснулся его носа. Нос был холодным. Он чуть сдвинул голову, но положения тела не изменил.

– Извини, – сказал я.

Следующий час он пребывал в прежнем положении.

Не шелохнулся и в третий час.

Я всё-таки остановился – и несколько нарочито, надеясь хоть на какую-то взаимность, воскликнул:

– А сейчас мы попьём! Ты же хочешь пить. Такую красивую миску тебе купил!

Обежав машину с правой стороны, я открыл его дверь, втайне надеясь, что он и сам уже подустал лежать.

Я бережно тронул его обеими руками за тёплые нежнейшие бока, надеясь, что щенок совершит встречное, пусть даже взволнованное движенье, – но напрасно. Бока мерно вздымались, словно щенок спал, хотя он явно бодрствовал.

– Ну ладно, – не настаивал я. – Попьёшь в машине. Попить ты наверняка хочешь.

Налив в миску чистой воды, я заявился к нему теперь уже с левой стороны.

– Давай пить? – предложил я ему, подставляя миску. – А то у нас ещё только середина пути… Ну?

Я побултыхал пальцами, привлекая его внимание. Щенок и ухом не повёл.

Вдруг я вспомнил: игрушки! Я же купил игрушки!

Забравшись в пакет, на ощупь выловил там, кажется, поросёнка – и с наслаждением выдавил из него отвратительный визг.

– Ты смотри!

Я успел вообразить себе, как моё новоприобретённое дитя начнёт сейчас грызть свой подарок, а я, поглаживая руль, буду наслаждаться потешной суматохой позади меня.

Щенок смотрел сквозь игрушку безучастно.

«Ещё минута – и он скажет мне: “Хозяин, прекрати это всё. Надо ехать”», – подумал я иронично.

«…Но это ещё хороший вариант. А если всё сложится куда хуже?.. Мы явимся домой, и мне придётся выносить это вялое существо на руках. Что решат тогда ближние мои?..»

С тоской я представлял, как, всё ещё недвижимого, я положу его в траву, и дети мои онемеют от огорчения.

«Может быть, он повредился рассудком, проживая в своём зверинце?.. – размышлял я. – Или, напротив, надо залаять – и это его оживит?»

Я даже перебрал губами, пытаясь настроиться на должное звукоизвлечение, но оборвал себя. Мало ли что он обо мне подумает, если я залаю в машине.

…Последние тяжкие километры мы двигались к нашему дому сквозь лес. Надрываясь, машина лезла через огромные ямы, ежеминутно подпрыгивая на вылезших из-под земли ископаемых корнях, пересекавших наш скорбный путь.

Почти всех наших прежних собак на той лесной дороге мутило.

– Эй, малыш, как ты? – ласково звал я и, разыскав щенячью голову, тихо гладил нежнейшую шёрстку.

Дорогу обступали деревья, оживавшие в свете фар