Вечером 16 фримера[34] 1793 года был вынесен смертный приговор графине Мари-Жанне Дюбарри, бывшей фаворитке Людовика XV. Когда 47-летняя женщина увидела явившегося за ней палача, силы едва не покинули ее. Сансону предстояло связать осужденной руки.

– Нет-нет, я не хочу! – вдруг закричала дама, упав перед палачом на колени. – Позовите судью, я ему не все рассказала… Не во всем созналась…

Было очевидно, что бедняжка пыталась любым способом потянуть время. Когда к Дюбарри вышел судья, она пыталась ему что-то объяснить, однако тот еще с порога заявил о готовности ее выслушать – и только. Графиня рассказала чиновнику о каких-то спрятанных драгоценностях, но это не помогло – судья вскоре удалился[35].

При виде гильотины графиня Дюбарри упала без чувств. Обморок не самое лучшее состояние у эшафота. Двое помощников бросились к ней, но женщина при их прикосновении тут же открыла глаза и пронзительно запричитала:

– Нет, подождите! Еще минутку, господа палачи, умоляю вас!!!

Графиня яростно отбивалась и даже попыталась укусить одного из мужчин, тащившего ее к доске гильотины. Лишь четверым помощникам с трудом удалось справиться с этой хрупкой женщиной. Будучи привязанной, она и на доске продолжала взывать о помощи. Стенания прекратились одновременно с хищным клацаньем гильотины…

В один из дней месяца фримера (декабрь) Верховный Палач получил предписание от прокурора Фукье-Тенвиля с требованием принять срочные меры к устранению крови, которая во время казней скапливалась у эшафота. Все это приводило к тому, что своры голодных собак сбегались к эшафоту и слизывали свернувшиеся сгустки. Вырытая яма, прикрытая решеткой, проблему не решала: из-за разложения крови во всей округе ощущалось редкостное зловоние. Поэтому с учащением казней яму пришлось углублять, соединив ее желобами с несколькими другими, прорытыми дополнительно. Бедный Сансон, и этим опять-таки должен был заниматься он…

В эти дни Шарль-Анри чувствовал себя особенно удрученным. Ужасная смерть мадам Дюбарри еще раз подтвердила, что умерщвлять приходилось не только отъявленных негодяев, но и тех, кто, что называется, попал под раздачу. Кто-то из них перед казнью впадал в истерику, кто-то вел себя вполне достойно и даже мужественно. Были и такие, кто лишал себя жизни прямо в стенах Консьержери или в зале суда, как это сделал бедняга Валазе. Правда, за этим строго следили, и распрощаться с жизнью, минуя гильотину, удавалось единицам.

Так, герцог Шателе, командир полка французских гвардейцев, так надоел своим солдатам, что те вынуждены были принять сторону народа. Сам Шателе оказался в Консьержери. Пойдя на самоубийство, этот вояка за неимением ничего подходящего вонзил себе в грудь… осколок стекла. Более глупого решения придумать было невозможно. Стекло уткнулось в ребро, сломалось, а неудавшийся Ганнибал продолжал наносить себе удары мелкими осколками.

На эшафот герцога принесли. Из-за потери крови Шателе не мог стоять на ногах. Зато, как выяснилось, не потерял присутствия духа. Когда в пути Сансон предложил ему свой платок, тот мужественно отказался:

– Вот еще! Оставь-ка, дружок. Ведь я тебя избавляю от лишней работенки…

Когда герцог Шателе взошел на эшафот, он бросился на доску гильотины и прокричал:

– Да здравствует король!..

Менее чем через месяц был казнен генерал Бирон. Тот самый, что до герцога Шателе командовал гвардейцами. Когда Сансон зашел за приговоренным к смерти в Консьержери, то обнаружил его уплетающим устрицы в столовой тюремного смотрителя.

– А, это ты… – сказал, увидев палача, генерал. – Надеюсь, позволишь мне доесть последнюю дюжину устриц?..

– К вашим услугам, генерал, – ответил Сансон.

– Да нет, братец, на сей раз не ты, а я к твоим услугам, – расхохотался Бирон.

Разделавшись с устрицами, осужденный молча подставил палачу руки и голову. По пути к эшафоту кто-то из толпы крикнул:

– Прощайте, генерал!..

– Прощай…

Гильотина клацнула при полном молчании народа…

Чем больше Сансон старался избегать всякого рода кривотолков, связанных с казнями, тем активнее становились обыватели. Гильотина стала необычайно популярной. Дамы делали прическу «а ля жертва» (стриглись, как сейчас сказали бы, «под мальчика»); в городе открывались кафе, в названиях которых мелькало страшное название; о «машинке Гильотена» сочиняли стихи, в ее честь организовывались балы… Более практичные шли дальше, засылая в специальную комиссию предложения по усовершенствованию гильотины. Сансон только качал головой – до того все эти предложения оказывались нелепыми.

Из сонма «рекомендаций по видоизменению» решили испробовать одну – ту, в которой предлагался люк в стороне от поворотной доски. В чрево этого люка после удара ножа должно было падать обезглавленное тело. Однако эксперимент с набитыми песком мешками не удался – они постоянно застревали; поэтому от предложения отказались.

Пришлось работать по старым лекалам мастера Шмидта…

* * *

…В двадцать пять хочется чего-то большего, нежели просто сложить голову на поле брани. В двадцать пять страшно хочется жить. А еще любить. Даже если ты не вышел росточком, а смуглый цвет кожи выдает в тебе то ли турка, то ли марокканца.

Лицо Буонапарте говорило само за себя: он был корсиканцем, а значит, разительно отличался от товарищей по службе, которые только тем и занимались, что предавались упоительным рассказам… о женщинах. И когда речь заходила о любви, Наполеоне старался отмалчиваться, потому что рассказывать, в общем-то, ему было не о чем. Действительно, годы брали свое, а близость с женщиной для юного офицера по-прежнему оставалась чем-то желанно-пленительным – и только. Падшие одалиски и разного рода маркитантки, с которыми проводили время некоторые из его сослуживцев, были не в счет. Женщина должна быть подобна недоступной звезде, считал Буонапарте, и лишь тогда она способна зажечь в сердце мужчины искреннюю страсть. Возможно, именно так и выглядит высокая любовь…

По-настоящему он еще никого не любил. Разве что Шарлотту Коломбье, с которой у него даже было «свидание на рассвете», во время которого они мило… поедали черешни. Наполеоне тогда служил в Валансе, и после солдатских казарм его сильно тянуло в «настоящее общество», где хотелось кого-нибудь полюбить. У Шарлотты были полные губы, нежная кожа и бездонные теплые глаза; мало того, эта девушка была на девять лет старше Наполеоне, а потому намного смелее. Но дальше черешни дело не пошло. Когда Шарлотта выйдет замуж за капитана де Брессье, Буонапарте о ней почти забудет…

Отношения с несколькими понравившимися корсиканцу девушками также закончились ничем. Чопорность, а зачастую обычная ограниченность девиц вызывали в нем раздражение. Поэтому приходилось ждать кого-то другого. И верить, что однажды одна из «звездочек» упадет-таки к его пыльным ботфортам…

В сентябре 1794 года женился его старший брат Жозеф. Избранницей оказалась богатая девушка из Марселя