Несколько раз в день к нам присоединяются мои сестры. Ольга и Игорь устраивают соревнование, в котором побеждает тот, кто сильнее оближет партнера. Даже Филиппа, пусть и с предельной осторожностью, целует Игоря в нос. Часто компанию нам составляют Йохан и Вибеке, которая с головой зарывается в собачью шерсть и с наслаждением нюхает ее, после чего весь остаток дня ее разбирает чих. Варинька качает головой:

– Это ж ЖИВОТНОЕ!

Любовь, однако, штука престранная. Хотя Игорь и любит нас, детей, и радостно виляет хвостом, когда папа возвращается с работы, счастье этого грейхаунда достигает своего апогея, когда его удостаивает взглядом моя бабушка. Сердце Игоря принадлежит Вариньке.

Как-то раз ближе к вечеру до нее доносится с улицы яростный лай нашего пса. В окно Варинька видит, что отец Йохана стоит на тротуаре и пытается ударить его ногой. И в тот самый момент, когда она выбегает на улицу, Могильщик попадает Игорю в брюхо. Тот падает на бок, завывая от боли.

– Прекрати! – кричит Варинька. – Ты что, совсем сбрендил?

– Он же бесхозный. Зачем нам нужно, чтоб бездомные собаки по улицам бегали? – отвечает отец Йохана.

Однако Игорь поднимается и, хотя он все еще худющий, ощетинившись, рычит на Могильщика.

– Гляди-ка, псина ж больная! Ее надо немедленно усыпить! – шипит тот.

– Это моя собака! – не сдается Варинька.

– Старая русская грымза!

Тут Игорь оскаливается. Таким я его никогда раньше не видела.

– Если мозгов хватит, ты сейчас же заткнешь свою пасть и отправишься к себе домой, – совершенно спокойным тоном говорит Могильщику Варинька.

В этот момент появляется на велосипеде мой отец. Он возвращается с работы и останавливается посмотреть, что происходит. Могильщик мгновенно испаряется, он перед моими предками раболепствует. Он бы хотел быть женатым на златокудрой Еве, которая загорает сейчас на лужайке в нашем саду, а не на Грете с ее изуродованной трамваем ногой. А еще больше ему хотелось бы иметь такие же рост и врожденное чувство самоуважения, как у моего папы, вместо того, чтобы испытывать ненависть к самому себе. После той истории Варинька позволяет Игорю обретаться в доме. В том числе и по ночам.

* * *

В доме у Йохана жизнь течет по-старому. Грета неоднократно пыталась уйти, но Могильщику всякий раз удавалось подчинить ее своей воле. Так что она остается при муже. Гладит ему рубашки и холит его эго днями напролет. Когда он, ошибочно процитировав Библию насчет бревна в чужом глазу и загнав чувство собственного достоинства детей в мышиную норку, отправляется в город, чтобы выпить со смертью, Грета вылавливает Йохана и Вибеке из норки и обнимает их. Даже когда она рожала его детей, Могильщик ни в первый раз, ни в другой не появился в больнице в Сундбю с букетом цветов. Зато он в те вечера устраивал в своем излюбленном кабаке всеобщую попойку, развлекая собравшихся байками о том, кем бы он мог стать. Проповедником, а то и епископом. У него ведь талант милостью божьей. Короче говоря, для него важно, что Иисус ходил по воде, а то, что у Греты воды отошли, его не колышет.

Каждый раз, когда Могильщик возвращается домой, Йохан перестает принимать пищу. И под морозно-синими глазами у него появляются словно бы намазанные черной ваксой круги. Хотя он всего лишь подросток, но повидать ему на этом свете довелось уже немало.

– Сдохни! – кричит Ольга с нашего балкона, когда видит, как отец Йохана тенью нависает над сыном в соседском саду.

В бешенстве сестра моя размазывает бутерброд с паштетом по стене в нашей комнате. Бессильная помочь Йохану и Вибеке, вынужденным жить с Могильщиком. Паштет отмыть можно, но вот от свеклы остается на стене огромное красное пятно. Отчего мать наша отнюдь не приходит в восторг.

– У меня идея, – говорит Ольга и просит выполнить первую мою заказную работу в ипостаси живописца.

И я украшаю всю стену написанными маслом свеколками одного и того же оттенка. Первая в моей жизни работа в технике фрески убеждает мою мать в том, что белые стены нуждаются в художественном оформлении. И что мы обязаны развиваться, если хотим достичь чего-то в этой жизни. Она рассеянно кивает, не желая возмущаться и бить чечетку по всему дому, ибо копит силы для посещения «Магазина», где сегодня распродажа ночных кремов и постельного белья. К тому же потом она играет в теннис с Лиззи. Свекла в комнате на улице Палермской останется на долгие годы. К несчастью, и Могильщик остается несмываемым пятном на солнечном сплетении, у Йохана он уже сидит в печенках.

Если Филиппа не подсчитывает количество блох у Игоря, значит, она изучает последние новости о развитии современной космонавтики за закрытой дверью. Ушки она навострила еще восемь лет назад, когда Гагарин отправился на околоземную орбиту. Тогда мы заметили, с какой тщетно скрываемой гордостью Варинька восприняла весть о том, что русские надрали американцам задницу в космической гонке. Впрочем, даже мы с Ольгой следили за подвигами Юрия и полетом Лайки, в полном одиночестве отправленной в путешествие к звездным туманностям. И вот теперь, утверждает Филиппа, американцы вырываются вперед и с высокой степенью вероятности победят в этом великом соревновании. И высадятся на Луне.

Пока мы с Ольгой продолжаем мечтать под рогом луны, Филиппа следит за полетом космических зондов «Лунар орбитер-1» и «Лунар орбитер-2», которые запущены как раз с целью составить карту лунной поверхности.

– Через несколько лет они пройдут по ней. И может, даже проедут на машине.

В этом мы с Ольгой не совсем убеждены. Нам сложно представить, как какой-нибудь «Фольксваген» разъезжает по спутнику Земли, впрочем, у нас всегда была беда с точными науками.

Комната нашей старшей сестры до предела забита журналами и книгами о lunar science[57], так что в дверь приходится протискиваться с трудом.

– Ты похоронишь себя в книгах, девонька моя, – вздыхает мать моя. – Неужели ты этого хочешь?

– М-мм, – отвечает Филиппа.

– Раз уж речь зашла о бардаке, будь добра, держи свое хозяйство у себя, – брезгливым тоном добавляет Ольга. – И перестань перекладывать мои ноты на пианино, когда бродишь по дому во сне. Я уж даже не скажу, сколько раз ты мне вместо нужных подсовывала какие-то странные партитуры вроде «Лебединого озера», которая мне по понятным причинам не годится для пения. И откуда ты только их берешь, ума не приложу!?