Когда мгла, внемля свыше наказу, Ниспадет с тайны старой лица, Все труды оправдаются разом — Ведь пути мы достигнем конца.

Джим Шеннон с трудом представлял себе, откуда она черпает энергию — казалось бы, всё против нее: жара, возраст, вес… Ему мнилось, что он пребывает куда в более здоровом теле, чем эта старуха, но Джим уже промок до нитки и чувствовал себя квёлым. По рукам дважды пробегала дрожь, и штандарт в них бился о плакат впереди стоящего, на что тот откликался злобным взглядом. Шеннон никак не мог избавиться от смутного чувства унижения — как легко старушенция вырвала у него бразды правления. Он, а не она должен был возглавить сей глупый маленький крестовый поход. Не то чтобы Джим ощущал себя прирожденным лидером… но какой от него прок при такой-то Эмме Хатчинс? Марионеточная управа — вот что он из себя представляет; и когда осознание в полной мере ударило по нему, Джим Шеннон опустил голову — не руки.

Когда гимн подошел к концу и вдали замаячил «Дворец», Шеннон почувствовал, как его желудок сжался в кулак. Он подумал и едва не произнес вслух: «Ведь пути я достиг конца».

Джоджо ступил на желто-зеленую траву и прищурился на гаснущее солнце, бросавшее ослепительные копья света за горизонт в последней отчаянной попытке выиграть битву с темнотой. Он сказал Теодоре, что хочет прогуляться до большого дома — двухэтажного фермерского дома Лероя Данна — и посмотреть, нет ли поблизости кого-то, кто мог бы помочь. Он сдвинул шляпу набок, отгораживаясь от солнца, и тронулся в путь.

На полпути через невозделанное поле его осенило.

— Теодора, — пробормотал он с горьким смешком. — Чертова Теодора сходит с ума.

Он видел эту киношку в свои первые дни на посту помощника шерифа, году в тридцать шестом или тридцать седьмом, если не изменяет память, и, конечно же, тогда в ней главную роль исполняла единственная и неповторимая Бетси Уокер, так похожая на Айрин-черт-ее-дери-Данн.

— Вот дерьмо, — пробормотал он, одолевая невысокий холм, за которым укрылся фермерский дом, почти уверенный, что невинный образ милой дамы со сломанной ножкой теперь для него безвозвратно погиб.

— Ты прекрасно выглядишь, — сказала она, поджав блестящие вишнево-красные губы и глядя на него сонными карими глазами.

Он натянул белый халат и потуже затянул узел бабочки на горле. Он всегда терпеть не мог носить галстуки, но теперь его это почему-то не беспокоило.

— Ну дела.

— Настоящий профессионал, — добавила она. — Завзятый эскулап.

— Ага, — согласился он.

— Не забывай об этом.

Она вложила ему в руку сложенный вдвое лист бумаги для машинописи, на что он ответил насмешливым взглядом.

— Твоя роль, — напомнила она ему. — Лучше бы тебе хорошенько выучить реплики.

— Да-да, роль.

— Необязательно устраивать им медкомиссию. Но помни — львиная доля этих простофиль хочет верить, что ты на самом деле великий доктор Эллиот Фримен, понятно? Так что заставь их поверить тебе.

— О’кей.

— Эй. — Она щелкнула пальцами в дюйме от его глаз. Он моргнул. — Либо ты с нами, либо — в обнимку с ногами. Сыграй роль на пятерочку, Джейк.

Она ухмыльнулась по-волчьи и зажала в зубах длинную тонкую сигарету. Джейк улыбнулся ей в ответ, сам не понимая, зачем и почему. Все, что он мог в настоящее время осмыслить, это представление. Самый важный акт в его жизни, звездный час. Делай дело — говори слова — будь убедителен.

Пусть папаша Дэвис гордится тобой.

Скутер чувствовал себя кем-то вроде Рико в исполнении Эдварда Робинсона из того фильма про гангстеров, «Маленького Цезаря»[17], когда нырял в переулок (который был не столько переулком, сколько широким открытым пространством между театром и зданием Ротари-клуба). В груди поселилось авантюрное тепло, будто вместо торса ему поставили водонагревательный бак. Пришлось подавить возбужденный смешок, когда он взял за руку Марджи и повернулся лицом к черному ходу кинозала.

Дверь отставала от косяка не более чем на полтора дюйма. Глаза Скутера скользнули вдоль щели к полупустому пакету попкорна, который кто-то запихнул в самый ее низ, так, чтоб дверь не закрылась.

— У тебя в этом заведении — свои люди? — спросил он, цепляясь за свою гангстерскую фантазию.

— Можно и так сказать, — ответила Марджи с кокетливой улыбкой.

Многозначительно промычав в ответ, он наклонился и заглянул в щель. Прохладный воздух приятно плеснул в лицо, остужая горошины пота на щеках и лбу.

— Ну, что видно? — спросила Марджи.

— Особо ничего. Какие-то коробки, лампочка на потолке. Это какая-то подсобка.

— Значит, горизонт чист?

Сглотнув, он улыбнулся и кивнул.

— Нет времени лучше настоящего, — произнес он, повторяя фразочку, услышанную когда-то в каком-то фильме.

Просунув руку в щель, он распахнул тяжелую дверь и дал Марджи проскользнуть за нее. Сам отправился следом, и, когда дверь за ними закрылась, они будто из полумрака холла шагнули на солнце. Впереди холл переходил в главный вестибюль, где какофония голосов сливалась в неразборчивый рев.

— Ты готов? — спросила Марджи.

Наконец-то Скутер почувствовал себя смелым. Игриво шлепнув подружку по заду, он ответил:

— Готов как никогда.

Рас Кевинью сидел, склонившись над письменным столом у себя в кабинете, одной рукой сжимая щербатый стакан с остатками бренди на дне, другой — не запаленную пока сигарету. Он почти забыл и о выпивке, и о куреве. Все, о чем он мог сейчас думать, — лишь о том, что заснуть не выйдет.

На столе лежал маленький календарь, подпертый картонной закладкой. На верхней странице жирными красными буквами было написано «июль», а слева — «Бензозаправочная станция Макмэхона». Основная часть небольшой прямоугольной страницы состояла из пяти рядов квадратов, тридцать один из которых обозначал дни месяца. Поперек каждого ряда были написаны названия запланированных на эту неделю мероприятий со строчками, обозначающими соответственно показы со среды по вторник: рукой Раса в верхнем ряду нацарапано: «Верхом» и «Вне закона», на втором: «Пункт назначения: Токио» и «Батаан». Начиная со среды третьей недели, Рас написал только два слова: «Заезжее шоу». И хотя он заказал пару фильмов ужасов — «Я гуляла с зомби» и «Безумный вурдалак»[18] — на последнюю неделю июля заранее, по какой-то причине он так и не удосужился вписать их в сетку показов. На самом деле он туда вообще ничего не внес на будущее, несмотря на то, что договоренности были достигнуты уже в сентябре. Он просто не мог взять в толк, зачем продолжать что-то планировать после гигиенической картины, но, откуда это странное непонимание взялось, не понимал.