Это из-за нее они сейчас здесь, в клетке, борются за свою жизнь на отборе, а она показательно сидит рядом с принцем.

Да, я ненавижу ее всем сердцем.

Раз у нее крылья, то, возможно, она теперь в стае. Это, наверное, злит парней еще сильнее. Я пытаюсь оценить выражение лица Ронака. Это чистая ненависть на его лице? Или там есть оттенок желания? Я не могу не сердиться.

– Дельшин. Почему? – Я не слышу, как Ронак произносит это, но слова легко читаются по его губам.

Мой взгляд мечется между ними. Я ошибалась. На его лице я вижу не просто ненависть или желание. Это боль. А еще я понимаю, что какой-то части Ронака она все еще небезразлична, и Дельшин использует это против него самым унизительным образом.

В ответ Ронаку Дельшин скучающе пожимает плечами. Принц наклоняется, чтобы сказать ей что-то на ухо, и проводит губами по ее шее. Дельшин откидывает голову назад и смеется.

Вот стерва. Я точно с ней подерусь.

Пока Дельшин и принц милуются на глазах у пленников в клетке, я понимаю, что все спланировано заранее. Принц Эльфар притащил ее сюда, чтобы вывести генфинов из игры.

Он хочет отвлечь их, но еще больше он хочет, чтобы они снова ополчились друг на друга. Он ведь так ярко напомнил им о предательстве Дельшин. Блестящий ход.

– Он хорош. Надо отдать ему должное, – бормочу я.

Полагаю, монаршая семья довольна разыгранной сценой, потому что король Белуар начинает пир. Пока все фейри в зале показывают на участников и обсуждают их словно цирковых животных, появляются слуги и расставляют еду.

Вскоре вся комната наполняется аппетитными запахами и звоном серебряных приборов, но у меня нет аппетита. Участникам не достается ни кусочка еды, ни глотка воды. Потрясающую еду все несут; ее больше, чем каждый из нас мог бы съесть, но участники вынуждены смотреть на демонстрацию чрезмерной роскоши, сидя за решеткой, грязные, избитые, голодные и страдающие от жажды.

Я злюсь.

Нет, не просто злюсь. Я в чертовой ярости. Я хочу напасть на принца и забить его до смерти тарелкой.

– Это чертовщина какая-то.

Мрачное выражение лица Окота вторит моему.

– Да. Но не здесь. Не сейчас, – говорит он тихо, но твердо.

Он кивает на других фейри, сидящих за нашим столом, я смотрю на них, и фейри слева от меня улыбается.

– Вам не нравится еда? – спрашивает он, указывая на мою пустую тарелку.

– У меня пропал аппетит, – отвечаю я категорично.

Когда он видит, что я отворачиваюсь, он переводит взгляд на клетку.

– Ах да, – говорит он чванливо. – Отвратительное зрелище. Уверен, что от вида предателей в их нынешнем состоянии многие не захотят есть, но такова традиция. Хорошо, что их заставили наблюдать за происходящим как посторонних зрителей, ведь они навредили нашему миру. Лучше всего игнорировать их, дорогуша. Все равно они, скорее всего, не выживут завтра. Я поставил слиток золота на то, что их всех убьют, так что будем надеяться, что я прав! В глазах суда они ничто.

Я напрягаюсь, уставившись на этого идиота, высшего фейри, который почему-то не думает, что я проткну ему глаз хлебным ножом, который сейчас сжимаю в кулаке. Может быть, из-за розовых волос у него создалось впечатление, что я безобидна.

Я опираюсь локтем на стол, держа нож в руке. Фейри с беспокойством смотрит на лезвие, которое теперь направлено ему в лицо.

– Как вас зовут? – спрашиваю я.

Он переводит взгляд с ножа на меня.

– Кворред.

– Вам когда-нибудь вонзали нож в глазницу, Кворред?

Он на меня смотрит с раскрытым от удивления ртом.

– Прошу прощения? – брызжет он слюной.

Я чувствую, как пальцы Окота касаются моей челюсти, вероятно, пытаясь меня остановить. Он отворачивает меня от Кворреда, одновременно забирая нож.

Мы смотрим друг на друга, Окот наклоняется вперед и целует меня в щеку.

– Как бы мне ни нравилось смотреть, как ты грозишься вонзить нож кому-то в глаз, сейчас не время, – шепчет он мне на ухо.

– Я немножко, – он бросает на меня укоризненный взгляд, и я вздыхаю. – Хорошо.

Окот отвлекает меня настолько, что я пропускаю большую часть разговора, продолжающегося за столом, но улавливаю его конец и слова высшей фейри:

– И никаких крыльев! Посмотрите на них. Они грязные. Наверное, они ни разу не мылись за все время изгнания. Но это же генфины. Большего от них я и не ожидала, – шутит она, заставляя остальных смеяться.

Ярость захлестывает меня.

Я больше не могу этого выносить. Не могу больше быть частью всего этого. Не буду сидеть и смотреть, как фейри открыто издеваются над пленниками, выставляя напоказ еду, словно она важнее всего.

Наклонившись вперед, я хватаю буханку нетронутого хлеба и с грохотом бросаю ее в свою тарелку. Затем я протягиваю руку через стол и отпихиваю ладонь фейри, пытающейся дотянуться до мяса. Она задыхается от возмущения и закрывает рот рукой, как будто я только что ее обожгла. Выражение ее лица заставляет меня фыркнуть.

Я беру огромный кусок идеально приготовленного мяса, прежде чем она или кто-либо другой успевает наложить на него свои жадные руки. Весь стол затихает и смотрит на мое ужасное поведение, а я укладываю мясо на хлеб.

Я фальшиво улыбаюсь собравшимся, затем встаю и беру кувшин с голубой газировкой. Окот не успевает остановить меня, я уже на ногах, кувшин в одной руке, тарелка с хлебом и мясом в другой.

Я чувствую, что на меня все смотрят, пока я иду прямо к клетке. Мне плевать. Меня все достало.

Шум в зале затихает с каждым моим шагом. Когда я дохожу до клетки, тишина стоит такая, что можно услышать, как падает перышко.

Протиснув руки сквозь прутья, я передаю кувшин участнику слева от меня, а затем передаю хлеб и мясо двум другим. Я не осмеливаюсь передать что-либо своим парням.

Участники принимают еду, глядя на меня удивленными и в то же время настороженными глазами. Когда я бросаю взгляд направо, то понимаю, что мои генфины хотят меня придушить.

Даже Силред. Он не выглядит таким уж милым. Ну, что ж.

Я отказываюсь набивать брюхо, пока они сидят без еды и воды. Я отказываюсь участвовать в этом безжалостном публичном унижении.

– Что ты, черт побери, делаешь? – шипит Эверт.

Я вскидываю бровь и разворачиваюсь на пятках. Подбородок поднят, плечи расправлены, я бросаю самый надменный взгляд на остальную часть гостей.

– Что? – зло спрашиваю я. – Их голодный вид мешает мне есть.

С этими