На следующее утро, когда я проснулся, она снова сидела у меня на подушке, расфуфыренная и безголовая, в пятнадцати сантиметрах от меня.

Я открыл глаза, увидел её там, и на этот раз мне каким-то образом удалось сдержать крик.

В тот день она появилась на полке в школьной библиотеке. Она появилась на заднем сиденье маминой «Тойоты». Она даже поджидала меня на полу в ванной после вечернего душа.

Представьте себе, что вы выходите из душа, заворачиваетесь в полотенце, поворачиваетесь и видите по большей части безголовую куклу, прислонённую к закрытой двери ванной.

Я вспомнил ту секунду до того, как уронил её, когда подумал, что, может быть, мне не стоит этого делать, что, может быть, лучше посадить её обратно на каминную полку и уйти.

Я сожалел, что не сделал этого.

Потому что в течение следующих нескольких недель она появлялась на террасе и в кухонной кладовой. Я находил её в своей корзине для белья в день стирки и в рюкзаке перед большой контрольной по истории. Однажды она возникла посреди тротуара, по которому я шёл.

Казалось, она была повсюду. Каждый раз, когда она появлялась, я вздрагивал и успокаивал дыхание.

Казалось, ей было всё равно, что я стараюсь, что я работаю над тем, чтобы собрать её заново.

Я стал дёрганым, не зная, где она появится в следующий раз. В гараже? В кинотеатре? В кладовке Лабораторных крыс?

– Что с тобой в последнее время? – спросила Миа Лопес на собрании Лабораторных крыс, когда я не смог вспомнить разницу между кислотой и основанием.

Однажды ночью я работал над ней. Я уже восстановил её лицо почти до глаз и захотел выпить стакан сока. Всего лишь. Я оставил её на секунду – только на секунду, – но, когда я открыл холодильник, она была там.

Она опиралась спиной на пакет молока.

Я не шучу.

«Всё будет хорошо», – сказал я себе, вытаскивая её из холодильника и возвращаясь к себе в комнату. Я потихоньку продвигался, и считал, что ещё через неделю закончу. Всего через неделю я посажу её обратно на каминную полку.

И буду свободен.

* * *

Она не будет выглядеть как раньше, когда я её соберу.

Это было очевидно.

Я пытался сделать всё идеально, но по её лицу ползли трещины, а в нескольких местах выступил клей. Только спустя много времени я понял, что могу использовать маленькую кисточку, чтобы разравнивать клей, прежде чем прикреплять осколок.

Несмотря на всё это, я надеялся, что, когда завершу, она сдержит своё обещание и оставит меня в покое.

Об этом я и размышлял однажды ночью, пока сидел за столом и отбирал фрагмент за фрагментом её керамических волос.

«Продолжай, – твердил я себе. – Просто продолжай».

В мою дверь постучали. Это была мама.

– Она выглядит страшнее, чем раньше, – сказала она с порога. – Это странно, что в таком виде она мне нравится ещё больше?

Я поднял на неё глаза.

– Митчелл, – сказала она. – Это мило, что ты пытаешься починить куклу, но уже за полночь.

Я моргнул и мне померещилась кукла с треснувшей головой в моём шкафчике, в ванной, на уроке химии.

Я хотел, чтобы всё это закончилось. Я хотел, чтобы она оставила меня в покое.

– Ещё только один кусочек, – сказал я, беря со стола крошечный фарфоровый осколок.

Мама кивнула.

– Ещё один кусочек, – разрешила она. – А потом – спать.

Однако после того, как я приклеил этот кусочек, я продолжил работу.

Я подобрал ещё один фрагмент. И ещё один.

Я стал как машина. Я размещал осколок, держал его, пока клей не высохнет, тянулся за другим фрагментом, и проделывал всё это по новой.

Прошли часы.

У меня болели глаза, и голова падала на плечи. Но я продолжал.

Понемногу голова куклы собиралась.

Скоро, около четырёх утра, на лице куклы оставалась крохотная дырочка. Это была щель над её левым глазом, не больше карандашного ластика.

Я сделаю это. Я закончу.

«Ещё один кусочек», – подумал я.

Я не глядя потянулся за последним фрагментом, но ничего не ощутил там, где на столе были разложены осколки. Только гладкую деревянную поверхность.

Где последний кусочек?

У меня на столе не было ничего, кроме куклы, клея и пластикового пакетика, который я опустошил несколько недель назад. Я поднял его и потряс.

Он был пустой.

Внутри меня разверзлась дыра, как дыра на лице куклы.

Я опустился на пол. Где может быть последний осколок? Я прищурился. Он должен где-то быть. Мы подмели все осколки. Тщательно. Мама, папа и я. Я даже сам осмотрел пол в гостиной.

Я замер.

«Нет, – вспомнил я. – Не осмотрел».

Мама и папа искали разлетевшиеся осколки. А я нет. По крайней мере, невнимательно.

Я побежал по тёмному коридору в гостиную. Я включил свет, опустился на колени и стал заглядывать под диваны и вдоль плинтусов.

Я ничего не нашёл.

Сколько раз мы пылесосили с тех пор, как я уронил куклу?

А потом появилась она – вот так запросто – на полу, возле моей левой руки. Её чересчур реалистичные глаза, казалось, сузились, и я почувствовал знакомую дрожь – по шее, по рукам и по всему телу.

Мой взгляд метался вверх и вниз по твёрдым дубовым доскам.

– Я найду, – убеждал я её. – Дай мне минуту, и я найду его.

Где он может быть?

В мешке для пылесоса? В мусорном баке? На окружной свалке? Дрожь не утихала.

– Пожалуйста. – Я посмотрел на куклу. – Ты должна понять. Её глаза впились в меня. Дыра на её лице стала чёрной как смоль, словно крошечный осколок ночи.

У меня участилось дыхание. Я не знал, что делать дальше.

Мне нужно найти этот осколок.

Если я его не найду, она никогда не оставит меня в покое. Если я его не найду, она будет преследовать меня вечно. Если я его не найду, мы будем соединены…

Сплавлены…

Химически связаны.

Навсегда.

Пульс: сказка на ночь

Ты думаешь, что слышишь своё собственное сердцебиение, когда кладёшь голову на подушку.

Ту-тук, ту-тук, ту-тук.

Так и есть, говоришь ты себе, пока твоё дыхание замедляется, а мысли становятся туманными и размытыми. Это просто твой собственный пульс во внутреннем ухе. Ты слышал его тысячу раз.

Ту-тук, ту-тук.

Этот звук. Это твоя собственная кровь течёт по венам. Ты веришь в это, ты хочешь, чтобы это было правдой. Это единственное, что позволяет