Три, мать их, дня.

Они заперли меня в чертовой клетке в полном одиночестве на три, мать их, дня. Ни разу мне не дали выйти. Никаких звонков. Никаких контактов с другими заключенными – не то чтобы мне они были нужны, но все же. Три дня никого, кроме чертового охранника, просовывавшего между металлическими прутьями поднос с едой. Но даже он не произнес ни единого слова.

Я понятия не имею, что происходит дома.

Я не знаю, не пришел ли Коллинз и его лакеи за моей семьей, не сбежала ли снова Рэйвен по какой-то идиотской, выдуманной ею причине. Я не знаю абсолютно ничего, черт побери.

Никогда еще за всю свою жизнь я не чувствовал себя таким беспомощным.

И если бы я не получил сообщение от нашего юриста о том, что сегодня я наконец встречусь с чертовым судьей, чтобы выйти под залог, я бы уже потерял терпение и дал бы тут всем прикурить, чтобы они прочувствовали вес моего имени и наконец сообщили все, что мне нужно знать. Но я доверился своему отцу и дождался – еле-еле, мать его.

Прямо сейчас они снова испытывают мое терпение, запихнув в одну комнату с семью другими заключенными, ожидающими встречи с чертовым судьей. А главное дерьмо в том, что это не единственная комната, так что кто знает, сколько времени все это займет.

Слегка нагнувшись вперед и повернув голову влево, я могу видеть комнату напротив, в которой еще несколько арестантов ждут того же.

Офицер, который привел нас сюда, стоит в центре коридора, закрывая нас от других. Он стучит по дверям обеих клеток своей дубинкой.

– Внимание! – кричит он, приподнимая пояс, чтобы спрятать свое толстое брюхо. – Фамилии от А до Ж – выстроиться перед этой дверью. Лицом вперед, не поворачиваться и не разговаривать с другими заключенными впереди или позади вас. – Он указывает своей палкой в мою сторону, глядя прямо на меня: – Ты первый.

Мой пульс учащается, когда меня выделяют среди других. Мое имя не произносили здесь. Они и понятия не имеют, кто я и что случится с ними, если они вдруг решат повести себя как храбрые мудаки и развяжут бессмысленную драку с целью помериться членами. И хотя я с удовольствием поставил бы кого-нибудь на место прямо сейчас, потому что напряжение во мне требует выхода, сегодня мне нужно держаться подальше от этого дерьма.

А может, меня просто глючит после трех дней, проведенных, мать его, в одиночестве, и он просто указал на первого, с кем встретился взглядом.

Я медленно встаю и неторопливо шагаю к двери. За мной звенит цепями другой арестант.

Здесь надевают не только чертовы наручники на запястья – от них тянется тонкая цепь к лодыжкам, мешающая ходить и сокращающая длину моего шага вдвое. Это выводит из себя.

Я встаю лицом к двери, и ощущения будто включаются.

Он, блин, загнал меня в угол и ждет, что я буду вслепую стоять тут. Я так не думаю, мать его.

Я уже начинаю поворачиваться, как вдруг слышу шипение возле своего уха:

– Не. Вздумай. Поворачиваться.

Мои мускулы сокращаются, плечи напрягаются.

– Стой, мать твою, смирно, или нам крышка.

– Какого хрена? – шиплю я в ответ, но он заставляет меня замолчать.

– За мной никого нет, кто-то наводит кипеж, но у меня всего минута, пока остальные не встали в очередь и тебя не увели в зал суда. Кивни слегка, если ты сидел один.

Я делаю то, что он просит.

– Хорошо. Я сам попросил об этом, прости, что тебе ни с кем не дали говорить, но я не хотел, чтобы вмешались твои братья и попытались ускорить процесс. Я заставил их задержать тебя здесь подольше, чтобы мой юрист успел переправить меня сюда.

Я хмурюсь, уставившись на старое дерево перед собой.

– Это стоило мне немалой работы, немалых денег и обещаний, но сегодня они рассмотрят дело о моем досрочном освобождении.

– Папа…

– Извини, что сообщаю об этом вот так. Обычно здесь так дела не делаются, но это необходимо. Все происходит быстрее, чем мы планировали, и сейчас мне нужно быть дома больше, чем когда-либо.

– И что, мать его, все это значит? – тихо рявкаю я.

– Тсс. Скоро сам все поймешь.

– Так, ладно, все остальные, встали в ряд! – кричит офицер позади нас, и мой отец выругивается.

– Они там, ждут тебя, сын, – шепчет он.

Во мне вспыхивает досада. Это неправильно – вот так захватывать их врасплох.

Кэп будет в шоке, если все пойдет так, как, очевидно, запланировал папа. Он будет вынужден сообщить ему о дочери, которую скрывал от него последние два, почти три года. И конечно, Кэпа озаботит, что это может повлиять на и без того редкие встречи с Зоуи.

Но раздражение почти сразу сменяется волнением.

Если они здесь, то и она тоже. Если же ее нет, то что-то не так.

Это также значит, что мой отец ее увидит. А с учетом всего того дерьма, что происходит с нами в последнее время, он, блин, непременно свяжет его с нашей новенькой. Если он попытается выставить ее вон, я впервые в жизни выступлю против него.

Если она вообще здесь.

Дверь распахивается, нас ведут по узкому коридору, а потом мы оказывается в зале суда. Мои глаза сразу же находят их.

На четвертом ряду, через три сиденья от прохода.

И моя малышка там.

Ее взгляд пробегает по моему лицу и форме, она с облегчением выдыхает и тут же опускает голову на плечо Кэптена, видя, что я цел и невредим.

Никто не может причинить мне вред, детка.

Я встречаюсь взглядом с Кэпом, и он кивает. Ройс приподнимает подбородок.

А потом я напрягаюсь при мысли о том, заметили ли они его позади меня. Однако когда мы поворачиваемся лицом к суду и меня первым ведут к моему месту, я вижу, что его здесь нет – вместо него за мной уже какой-то другой заключенный.

Я отклоняю голову назад, чтобы как можно незаметнее оглянуться на очередь.

Его нет.

Мои брови сходятся на переносице, и я поворачиваю голову вперед.