Шрифт:
Закладка:
— Рома! — это кричала Женя.
А Тихон рядом с ней хлопал в ладоши. Ромка оттолкнул от себя Пса, который бросился наматывать круги вокруг дома, и, сев, повернул голову в сторону машины. Соня не отошла от пассажирской двери. Лицо у нее было каменное. Царевна-Несмеяна прямо-таки. Но ведь в машине на секунду он увидел ее улыбку. Ему не показалось.
Чем же ее рассмешить, если дурацкие шутки на Соню не действуют? Действует — выдать больше дурацких шуток! Раз качеством не взять, решил Рома, что будет брать количеством. Плакать в Новый год девчонке явно не хочется — придется ей смеяться, хочет она того или нет. Над ним! Так что же, тоже сойдет в качестве плана: над собой он уже нарыдался вдоволь. Теперь готов поржать с ней за компанию.
Компания у них собралась теплая — все раскраснелись за работой на морозе. Даже язык у вернувшейся собаки горит: из пасти пар так и валит, так и валит… И его самого снова заваливают на спину, в снег. Самое время свистать всех наверх — нет, вниз, в сугроб!
— Тихон, помоги!
— Тихон, стой!
Не перекричишь, Несмеяна, усмехнулся Ромка, связка голосовая тонка. И вообще у них мужская коалиция — и численный перевес. Вас двое, а у нас еще и пес в мужской компании!
Думал все это Рома с улыбкой, хоть и получал при этом от Пса по губам горячим языком. Не смеется Несмеяна? До сих пор не смеется, еще и брата к нему не пускает. Краем глаза увидел, что уже не у крыльца стоят оба — схватила несчастного за рукав у самой цели. Так дело не пойдет:
— Тихон, собаку отгони! — крикнул Ромка громче, держа Пса за ошейник, чтобы тот мордой не вертел, будто ветряная мельница. — Чего ждешь? Боишься?
Обида на ребенка подействовала. Вырвался от сестры. Ворвался в их с Псом клубок. Тоже вцепился в ошейник — хотя больше в шерсть, потому что в рукавицах пальцы не особо-то и гнулись. Пес теперь не знал, кого из двоих зализывать до смерти. И в растерянности сел и залаял, но не громко, не грозно, а больше обиженно. Люди, вы чего — вдвоем на одного, не по-мужски.
— Не боишься больше собаку?
Рома сумел подтянуть ноги, не набрав полные ботинки снега, и сесть, теперь сподручнее стало хлопнуть мальчишку по спине.
— Я никогда не боялся.
— А Соня говорила, что боишься, — щурился Рома от едва сдерживаемого смеха.
Плохой он воспитатель. Нельзя ж смеяться, когда ребенку открывается не изведанный доселе собачий мир.
— Она врет. Она всегда врет! — выкрикнул Тихон громче, чтобы точно оглушить и Пса, и хозяина.
— Тихон! — возмущалась сестра в трех метрах от них, но дистанцию не сокращала.
Пусть даже подерется с клубами пара и собственного пыла — только ближе не подходит. У них тут дела мужские, серьезные.
— Не надо так про сестру… И она обещала больше не врать…
Пришлось повернуть голову — подмигнуть: серьезная все равно, даже еще более обиженная, чем за рулем его драндулета.
— А собаку он не боится, — выдал Рома примирительным тоном.
Соня не стала возмущаться словами, для остроты ситуации хватило возмущенного поворота на месте на все девяносто градусов: Рома продолжал видеть профиль с гордо вздернутым носом. Сейчас Женька вздернет его самого и вместо ангелочка на елку посадит. Будет отлучен от новогоднего стола на все каникулы. Будет смотреть в окошко на стол и глотать голодные слюни, а те, что не успеет сглотнуть, будут сосульками торчать из бороды, точно он ежа проглотил, новогоднего…
— Тиш, давай слезай с собаки, но, смотри, не отпускай. Ее нужно в дом затащить и лапы вытереть. И сам разуться не забудь. Моя тетка тоже вечно ругается. Так что я знаю, как тебе тяжело живется, брат.
И он протянул мальчику руку, которую тот пожал по-деловому быстро, но твердо.
— Тихон!
Вот же настырная!
— Я один собаку не удержу, — зыркнул Ромка на Соню и заметил, что у той губы обветрились, доприкусывала.
У самого не лучше — дооблизывался. И точно — что ж не в глаза ей взглянул, а ниже носа, гордого…
— Соня, она не кусается. Собака очень добрая, но дурная. Прямо, как я.
— Ты кусаешься, — выдала она быстро.
И еще быстрее из поля его зрения исчез гордый профиль, остались только волосы, рассыпанные по серому пуховику.
Обидел, что ли? Окончательно?
13. Ароматы уходящего года
Соне хотелось провалиться на месте или хотя бы в сугроб по росту, а таких в обозримом пространстве не наблюдалось. Однако ж можно присесть, закрыть голову руками и притвориться маленькой. А не такая ли она и есть — что по росту, что по статусу. Особенно если встать рядом с хозяевами дачи, которую дачей-то назвать язык не поворачивается. Конечно, не усадьба на приусадебном участке, но вот загородный дом к этому месту куда больше дачи подходит.
Где же ее спасительный сугроб? Его скрывает высокий забор, который будто отрезал их всех от мира. Того, знакомого Соне до противного, окунув в чужую сказку, в которую даже заглядывать не хотелось. А вдруг понравится? И как потом сесть на кассу, вернуться вечером в их вечный ремонт и считать, считать, сколько на какой карте денег осталось…
Соня проклинала себя всеми известными ей проклятиями за то, что оказалась настолько бесхребетной, что ее сумел уломать человек, которого она в глаза не видела — ну да, период искусственной бороды и красного тулупа не в счет, а потом… В глаза ей он почти не смотрел — так что вариант с гипнозом не выдерживает никакой критики, а она не выдержит роли почетной гостьи на чужом застолье. Наверное, так плохо она еще никогда себя не чувствовала — даже в первый день на кассе. В магазине хотя бы смотрят на тебя только со злобой, но точно не со снисхождением. Пожалели, обласкали — облагоденствовали: набор слов из забытой школьной литературы. Ну да, они бедные люди, но не
