Четвертое. Немедленно порвать всякие дружеские связи с Султаном. Если я заговорю с Султаном, то... »

Я начал придумывать, что за наказание должно последовать, но ничего не мог придумать. Потом мне в голову закралось сомнение:

«Ну хорошо,— рассуждал я,— что значит «заговорю с Султаном»? А если разговор будет деловой?

Я зачеркнул этот пункт и написал заново:

«Перестать слушаться Султана, не дружить с ним, не поддаваться вредному влиянию».

В наказание за это прегрешение я выбрал себе не пить ни воды, ни кумыса, ни молока, как бы сильно ни хотелось, в течение двадцати четырех часов...

Дальше шли пункты о хорошей учебе. Я брал обязательство стать во второй четверти отличником.

Самым главным был шестой раздел.

«Если я не выдержу этого великого испытания,— записал я,— то мне не стоит учиться. Я должен тогда выбрать

другой путь в жизни, чтобы стать человеком и не заставлять мою несчастную (из-за собственного сына!) маму

переживать все хулиганские выходки, которые я совершу. Решение принято единогласно!»

Раздался стук в дверь. Это была бабушка.

— Кожатай,— проговорила она,— ты все еще не спишь? Завтра тебе нужно рано вставать, а то ты опоздаешь на

урок.

Я встал и открыл дверь.

Мне очень не хотелось сразу же после такого решения ссориться с бабушкой.

Но никакая сила в мире не могла

бы заставить меня сейчас заснуть... Я пробормотал что-то насчет душной комнаты и того, что нужно бы

прогуляться перед сном.

Бабушка глубоко вздохнула и покачала головой.

Вот кто никогда не поверит в то, что я могу исправиться!

Я выскользнул на улицу.

— Кожа, Кожа!—услышал я негромкий шепот и оглянулся.

Конечно, это был Султан.

— Я стучался к тебе,— объяснил он.— А старуха меня не пускала. Если бы моя бабка так разговаривала с моими приятелями, я бы задал ей перцу.

Я промолчал.

— Ты все еще дуешься из-за сахара и чая!— усмехнулся Султан.— Настоящий мужчина не может быть таким

мелочным...

— А если ты не мелочный, почему сам не пошел и некупил себе сахару?— спросил я.

— Подумаешь, сахар!— Султан пренебрежительно, сквозь зубы, сплюнул.— Скоро у меня будет столько денег,

что я смогу купить себе все, что захочу: ружье, коня, шубу, сапоги...

— Где ж это ты наворуешь столько денег?

— Воровать?— Султан пожал плечами.— Это, милок, занятие не для меня. Я поступил работать...

— Врешь!

— Очень мне нужно врать. Приехали землемеры. Будут мерить всю нашу округу и составлять какие-то новые

карты. Они долго искали самого сильного парня в ауле. Ведь таскать их треножники и аппараты не всякий

сможет. Наконец упросили меня. Я, понятно, поломался для фасона, а потом согласился. Эта работенка по мне.

Ничего не делать — только таскать треноги и ящики с места на место... Я и тебя могу устроить. Поэтому и ждал.

— Я же хожу в школу!

— Можно работать и после школы. Кроме того что я делаю днем, мы могли бы вместе сторожить ящики ночью...

Развели бы костер, напекли картошки... Вот здорово-то было бы!

— Нет, Султан,— покачал я головой,— ночью нужно спать. Как же не выспавшимся сидеть на уроках и отвечать?

— А шпаргалки на что?— засмеялся Султан.— Такой ловкий парень, как ты, Кожа, может ответить и ничего не

зная...

— Пойду спать,— сказал я Султану.

— Теперь я вижу, какой ты друг!—зло прошипел он.— Ничего, попадешь вот в ад, пожарят тебя в красном

земляном котле, узнаешь, как нарушать клятвы.

Я засмеялся.

— Слушай, Кожа,— остановил меня Султан,— аллах с ней, с твоей работой.

Я как-нибудь и сам покараулю...

Только вынеси мне хлеба, масла и картошки...

— Зачем?

— Домой показываться не хочу. Как отец устроил меня на работу, я опять побежал к речке и кричал, что

утоплюсь... И что же, ты думаешь, сделал этот вредный старик? Он заорал: «Топись!»

— А ты?

— Что я? Неужели, ты думаешь, я буду топиться?! Пришлось пойти работать... Мало того, старик так отходил

меня кнутом, что до сих пор присесть не могу. И как только увидит меня, кричит и кричит, что я опозорил весь род, хватается за кнут.

— Погоди,— удивился я,— ты же говорил, что землемеры тебя упрашивали пойти к ним на работу...

Султан смерил меня гневным взглядом.

— Ты мне зубы не заговаривай,— грубо сказал он,— не хочешь дать мне хлеба, так и скажи. Жадюга!— Он

добавил еще несколько слов, которые лучше не повторять.

Я вынес ему хлеба, картошки, масла и даже разыскал большую копченую селедку.

— Вот это Кожа! Ай да приятель!— восхитился Султан.— Ты приходи запросто ко мне. Я дам тебе подержать тудавлит,— рассыпался Султан,— научу тебя, как с ним обращаться.

— Научись лучше правильно говорить. Не тудавлит, а теодолит, и я сам умею с ним работать. Меня Рахманов научил.

Султан, видимо, не на шутку обиделся.

— Строишь из себя!—сказал он, шмыгая носом.— Ну ладно, с паршивой овцы хоть шерсти клок.— Он подхватил картошку, хлеб, селедку и скрылся.

«А ведь и я мог стать таким»,— пронеслось у меня в голове. Султан ведь тоже думал, что ему всю жизнь все

будет сходить с рук, что так и промчится он сквозь дни и годы капризным, своевольным жеребчиком. Но и к этому

жеребчику подобрали оглобли.

Долго еще я слышал удаляющийся стук — шаги Султана Сугурова, моего друга, казавшегося прежде таким

сильным, независимым и гордым и ставшего в один прекрасный день жалким попрошайкой и трусом.

«Если бы я сказал, что иду топиться, я бы уж лучше утопился»,— подумалось мне...

И вдруг я рассмеялся. До какой же нелепости нужно дойти, чтобы всерьез рассуждать о таких вещах.

«Ветер очищает воздух, смех — душу»,— не раз говорила бабушка. Так случилось и со мной. Мне вдруг стало как-

то беспричинно и внезапно хорошо и весело.

Я огляделся. Давно я не видел такой чудесной ночи, как сегодня. Чистое шелковое небо было увешано звездами,

как платье невесты — украшениями. Месяц, словно заразившись моим чудесным настроением, светил вовсю:

можно было решать задачи и найти на карте самую маленькую деревню при этом свете.

На невидимой в темноте речке появился сверкающий серебряный мост — это тоже сделал месяц! И мне

показалось вдруг, что по этому мосту проходит волшебная дорога в новый, незнакомый мир. И серебряные

огоньки чудесного моста манили и звали: шагай смелее!